Восемь белых ночей

Можно было ответить на эсэмэску сразу. «Когда-нибудь я вынуждена буду послать тебе эсэмэску». Типичная Кларина криптография, высечено в камне, точно глиф, который никому не расшифровать, даже его создателю. Что может означать «Когда-нибудь я вынуждена буду послать тебе эсэмэску»? Что не такое сообщение она хотела написать, что в сообщении, которое она напишет «когда-нибудь», будет сказано больше, гораздо больше, а это лишь затравка, сигнал «не отключайся» – с продолжением или без? Или, может, смысл такой: жаль, что мне больше нечего сказать, жаль, что не хватает храбрости сказать больше, жаль, что не могу сказать тебе того, что ты, я знаю, хочешь услышать – чего сам-то не спросишь, чего, блин, не спросишь сам? Жаль, что ты не станешь читать между строк – я же знаю, что ты это умеешь и любишь, потому что никакие мои слова не принимаешь на веру, потому мне и приходится прибегать к околичностям, хотя я и не хочу ничего зашифровывать, особенно в разговорах с тобой, и все же вынуждена употреблять совсем уж мутные коды.

Эсэмэску я перечитывал как минимум час, как будто к ней прилагалась шпаргалка, которую я случайно потерял. Нужно было сразу же что-то ответить. К трем я так ничего и не ответил и не хотел, чтобы она сочла меня человеком, который проверяет сообщения в самом глухом часу ночи. К четырем, проснувшись от сна, который даже и не запомнил, я решил ответить этак остроумно: «Ceci n’est pas un message non plus^[28]. Ложись спать». А потом подумал: пусть помучается ожиданием.

Мне не пришло в голову, что из нас двоих мучаюсь и всегда буду мучиться как раз я, а не Клара. Она не умеет мучиться. Написала эсэмэску от балды и отправилась спать. Или ей хотелось, чтобы я думал, что она написала ее от балды и отправилась спать?

А зачем внушать мне такую мысль? Чтобы спрятать что? Намекнуть на что? Заставить меня заподозрить и передумать что?

Нет, дело во мне, только во мне.

А потом меня обуяло невыносимое беспокойство. А если она не ложится и ждет моего ответа? А если, оставшись одна, она все-таки сняла трубку, когда телефон зазвонил в дцатый раз за ночь, и вступила с Инки в марафон по перетягиванию каната – а они всегда заканчиваются безучастным «Ладно, если очень хочется, давай, приезжай»? Интересно, сняла бы она трубку, увидев, что звоню я?

В восемь утра, когда, вопреки всем абсурдным ожиданиям, стало ясно, что я не услышу жужжания домофона, я решил, что лучше забыть все надежды и отправиться в любимую-но-теперь-уже-не-столь-любимую греческую забегаловку. Упущенная вчера возможность побыть наедине с яичницей и газетой вернулась напоминанием о провале и отчаянии. Прежде чем пойти в душ, я долго разглядывал телефон. Нет, Кларам из этого мира не звонят только ради того, чтобы сказать «привет». Им звонят по делу, имея готовый план действий, – даже если дело надуманное. Есть у тебя план? У меня нет плана. Но позвонить хочется? Хочется.

Пообедать, подумал я. Да, пообедать попозже. Чтобы не очень шумно, людей немного. Пообедать попозже в симпатичном месте.

ПРЕДЛАГАЮ ПООБЕДАТЬ ТЧК

Пусть считает, что таков «стиль» моих сообщений. Легковесный, вольготный, по сути.

Когда я вышел из душа, уже пришел ответ. Она не стеснялась показать, что готова отвечать сразу.

ГДЕ КОГДА ЧТО КАК ПОЧЕМУ

Разгадала и растревожила.

Смысл был такой: «Хочешь играть в краткость и лапидарность, получи краткость и лапидарность. Поглядим, кто первый скуксится».

«Почему», добавленное по размышлении, было самым язвительным элементом уравнения.

ПИРАНЕЗИ 14.00 ИТАЛЬЯНСКИЙ 67 И МЭДИСОН ПОТОМУ ЧТО

ДУРАЦКАЯ ПРИЧИНА

ЛУЧШЕ ТЕБЕ НЕ ЗНАТЬ ПРИЧИН

НАЗОВИ ХОТЬ ОДНУ

ГЕНДЕЛЬ РОМЕР ПРОШЛЫЙ ВЕЧЕР

ЭТО БЫЛО ВЧЕРА

ХОЧУ Сегодня КАК ВЧЕРА А ТО НЕ ПОНЯТНО

Я был на грани некоего признания, хотя понятия не имел какого.

Эсэмэски одновременно и сближают, и дистанцируют. Порой – сильнее, чем живое слово. В них сохраняются ударения, но они звучат громче, резче, отчетливее – набор кратких интенций, которые легко перепутать, но трудно неверно истолковать. Еще один раунд – и вместо поцелуев случится ссора.

ЗНАЮ МЕСТО ПОЛУЧШЕ ЗАЙДИ ЗА МНОЙ В 14

Я хотел произнести «Отлично», но потом решил смягчить тональность до более бодрого и формульного «Договорились», которое потом сменил на более сговорчивое «Буду», на притворно-повелительное «Жди», в последнюю минуту придумал более мягкое и уклончивое «До встречи», в итоге вернулся к исходному «Договорились».

Такая сдержанность, уклончивость. Маневрирование. С обеих сторон? Или только с моей?

Потом я пошел в свою греческую забегаловку и сделал все то, о чем мечтал вчера. Сел у большого заиндевелого окна. Сумел обменяться теми самыми словами с греческой «куклой», которая уже не была «куклой». Получил бездонную кружку безвкусного кофе, съел картофельные оладьи, прочитал газету, вчерашнюю тоже.

Потом пошел в музыкальный магазин, купил диски со всеми сюитами Генделя для пианино и всего Баха-Зилоти. Поставлю их, как только вернусь домой, и попытаюсь вспомнить, как лед трещал в такт той прелюдии, что окутала чарами весь наш день.