Восемь белых ночей

Как только Клара вошла, он поздоровался с ней по имени. Оказался совладельцем. Паста есть? Сколько угодно. Глаз он не поднял. Она пробралась за стойку, открыла какой-то древний холодильник, вытащила бутылку охлажденного вина и два бокала, попросила меня откупорить и отправилась на кухню, по дороге снимая пальто и разматывая сложные петли платка на голове.

Я смиренно откупорил бутылку, налил два бокала и тоже пошел на кухню. Вода, похоже, еще была горячей, так что она попросила Светонио «шваркнуть» туда пасту и разогреть соус. Есть еще курятина – можно обжарить, если она хочет. «Grazie, Svetonio»^[31]. Она повернулась ко мне и, не представив нас друг другу, пояснила, что они знакомы давным-давно. Следует мне искать в этом особые смыслы? «Светонио позволяет мне приходить сюда и хозяйничать. Я весь год снабжаю его лучшими билетами в оперу. Уж поверь, не я в выигрыше от этой сделки, non e vero^[32], Светонио?» «Да кто будет спорить с Кларой?» – сказал он.

Она нашла сухую сковородку, которую искала, вытащила из большого холодильника нарезанную курятину в целлофане, налила на сковородку оливкового масла. Светонио принес нашинкованные овощи.

– Ты так и собираешься там стоять?

– Нет, просто наблюдаю, – сказал я.

– Валяй, наблюдай. Девять минут – и обед готов. Лучше любых твоих планов, верно?.. Теперь лимон и приправы. – Она обращалась к себе, не ко мне.

Я следил, как один из официантов накрывает столик вдали от всех остальных, зато у самого эркера. Я вытащил диск, положил его на столик с ее стороны.

– Что это? – спросила она, когда мы подошли проверить, что все готово.

– Ein Geschenk.

– Fur mich?

– Fur dich.

– Warum?^[33]

Я посмотрел на нее и не удержался:

– Потому что.

Она забрала нераспакованный диск на кухню. Я снова пошел следом, стоял и смотрел, как Светонио сливает пасту, раскладывает по двум глубоким тарелкам. Соус, сыр и то, что она назвала «и-чуточку-перчика», подражая официантам в ресторанах. Светонио выложил обжаренную курятину на блюдо, накрыл его другим, вынул овощи, и через несколько секунд мы уже сидели друг напротив друга. Кто-то даже умудрился принести нам большую миску салата.

– И что это такое?

– Мое любимое музыкальное произведение.

Да, но что означает «Это я»?

– Мои настроения, мысли, надежды, все, чем я был прежде, чем услышал эту музыку, и все, чем стал после, – все это здесь. Только в лучшем варианте. Наверное, мне хочется, чтобы ты видела меня именно таким.

Мы выпили вина.

– А почему ты хочешь, чтобы у меня это было?

– Не могу объяснить.

– Не можешь или не хочешь?

– Этого я тоже не могу объяснить.

– Отлично продвигаемся, Князь. Давай тогда задам другой вопрос.

Вдруг я почувствовал себя уязвимым, обнаженным, пойманным врасплох.

– Зачем дарить это мне?

– Потому что я сделал подарки на Рождество почти всем, кого знаю, кроме тебя.

– Это подлинная причина?

– Нет, не подлинная.

– Князь Оскар! – В голосе звучал деланый упрек.

– Клара Бруншвикг, тебе одинаково сложно и солгать, и сказать правду. Ты все заводишь в какой-то сложный лабиринт.

– Каким образом?

– То, что важно, мы с тобой произносим так, будто это неважно. Уходим в сторону по касательной, чтобы не застревать на тех вещах, которые действительно имеют значение. Но потом то, что имеет значение, возвращается снова, и мы вновь отправляемся в обход и по касательной.

Она смотрела на меня в упор. Молча.

– А что имеет значение?

Мог бы заранее догадаться.

– Ты действительно сама не знаешь?

– Под тобой лед, часом, не треснет?

Я покачал головой, давая понять, что нет. Но я действительно был на тонком льду, отрицать это бессмысленно.

– Сбил в кровь я ноги, и язык мой нем.

– Скажи, бога ради, и давай есть.

– Ну как бы это сказать? Вдруг это стало как-то непросто…

– Почему? – В голосе сквозила нежность, без всякого нетерпения.

– Отчасти потому, что я отродясь не был знаком с таким человеком, как ты. Отродясь не хотел никому открывать душу, как хочу открыть ее тебе. Мне хочется быть с тобой совершенно искренним, но при этом я, сам того не желая, в твоем обществе только и делаю, что виляю и выдумываю. И все же ты – как сестра-двойняшка, которой у меня никогда не было. Поэтому и такой подарок. Остальное – всякая Вишнукришну Виндалутина, не буду тебя утомлять.

– Нет, про виндалутину я тоже хочу послушать.

– Не за макаронами.

– Если хочешь, поужинаем в индийском ресторане.

– Так ты вечером свободна?

– А ты?

Я увидел, как она прислонилась правым боком к окну эркера. Я прислонился левым. Все было как и вчера, только еще лучше. Молчание меня не смущало. Оно воскрешало в памяти те минуты, когда мы вместе слушали Генделя и долго-долго глядели друг на друга в упор. Она подперла подбородок кулаком и, посмотрев на меня, попросила:

– Ну, давай дальше про виндалутину.