Восемь белых ночей

Машину мы поставили в точности там же, где и утром. Я заказал две чашки чая, так же как и тогда. Клара ушла в туалет. Я выбрал то же место у обшитой деревянными панелями стены. В камине по-прежнему горел огонь. Она заранее знала, где я сяду. Вот только на этот раз, едва она опустилась на стул, я попросил ее передвинуться – хотелось сидеть с ней рядом. Она вроде бы не возражала. Прошло совсем чуть-чуть времени, и она попросила: «Ну, расскажи мне про нее». Ей действительно интересно? – спросил я. Да, ей действительно интересно. И, как будто подбадривая меня, она устроилась в уголке между краем стула и большим окном – прямо у нее за спиной угасал вид на Гудзон. Я с ней познакомился сразу после университета, сказал я. Любовь всей твоей жизни? Нет, не любовь всей моей жизни. Зачем же я тогда ей про нее рассказываю? Поймешь, если дашь мне закончить. Она была танцовщицей, но днем работала редактором, хорошо готовила, на три дня в неделю забирала к себе детей. Была меня старше. Насколько? На десять лет, и не прерывай. Готовила так, как я еще никогда не ел, – соусы, на которые у поваров и поварят ушли бы целые дни, составляла за считанные минуты. Я, едва ли не вегетарианец, с ней чуть не каждый день ел бифштексы на ужин. Я не сразу понял, зачем она так усердно кормит меня белком. Сама же она никогда не ела. Все время курила. Словом, на чайном столике стояли все эти невозможно вкусные вещи, я ел, и ел, и ел, а она сидела рядом на полу и следила, как я наворачиваю. Возможно, у нее была булимия, или анорексия, или и то и другое, только сама она этого не знала; но она постоянно тайком опоражнивала желудок. А еще постоянно принимала успокоительные, слабительные, антидепрессанты.

– И что в ней было хорошего?

– В первое время – все.

– А потом?

– Я ее разлюбил. Пытался не разлюбить, но не вышло. После этого мне больше не хотелось ее слушать, а потом и прикасаться к ней, мне противен был звук ее смеха и дребезг ключей, когда она возвращалась домой, вид ее домашних туфель, когда она просыпалась среди ночи и шла в гостиную покурить, сидела там в темноте, потому что я сказал, что свет мне мешает, и даже щелчок телевизора, когда она его выключала, – это значило, она сейчас ляжет обратно. Омерзительное ощущение. Омерзительное. Вот я от нее и ушел.

– То есть ты тоже не всегда добр к людям?

– Наверное, нет. Она это знала. Однажды, ближе к концу, она сказала: «Про меня ты не будешь помнить даже того, что меня любил. Ты уйдешь от меня и забудешь». Она была права.

Я замолчал.

– Ну, продолжай.

– В конце прошлой зимы, однажды вечером, она ни с того ни с сего мне позвонила. Мы три или четыре года не разговаривали. Сказала, что хочет со мной увидеться – вернее, ей нужно со мной увидеться. Ну, я знал, что она не родила мне тайком ребенка, что ей не нужны деньги, что у нее не обнаружили венерическое заболевание, о котором она обязана сообщить всем любовникам. Ей просто нужно было меня увидеть, и все. Она назвала меня «мужчиной своей жизни». Меня это разбередило. Мы договорились вместе пообедать, но не сложилось, договорились снова, опять не сложилось. Потом она больше не звонила, я тоже. Несколько месяцев тому назад, благодаря цепочке совпадений, я узнал, что она умерла. Мысль о ее смерти все терзает меня – или мне хочется, чтобы терзала.

– И?

– И все. Она узнала, что тяжело больна, ей нужно поговорить с небезразличным ей человеком, сказать ему какие-то вещи, которые раньше она сказать боялась. Покрывало сброшено, не время для гордыни и прочих глупостей, она просто хотела провести рядом несколько часов.

Между нами повисло молчание.

– Наверное, ей было очень одиноко, она перебирала все угасшие огоньки, всех старых друзей, – добавил я.

– Я думаю, кому позвоню я, когда придет мое время. Уж точно не Инки. А ты кому?

– Это Вопрос Третьей Двери. Не для забегаловок и кафе.

– Слышу голос пандстраха.

Я посмотрел на нее взглядом, говорившим: ты наверняка знаешь.

Она ответила: безусловно, знаю.

Выпрямила спину, отпила чая, обхватив кружку пальцами обеих рук.

Мне захотелось схватить обе ее ладони, сложить вместе, сжать в своих, а потом раскрыть, как раскрывают страницы молитвенника, и поцеловать обе.

Я сказал: мне нравится смотреть, как она пьет чай.

– А мне твой лоб нравится, – сказала она.