Восемь белых ночей

Зашел в «Старбакс», заказал тот же кофе с добавлением мокки, который она привезла вчера, стал вскрывать коробки с дисками одну за другой. Мне нравилась послерождественская суета – круговерть туристов вокруг Линкольн-центра и множество ньюйоркцев, ведь сегодня выходной. Мне все еще нужно было купить два подарка. Потом я понял, что на самом деле хочу купить подарок Кларе. «Зачем покупать мне подарок?» Затем. «Затем – дурацкая причина». Затем, что с твоим появлением все изменилось, что при первом твоем прикосновении к любому дню моей жизни он меняет цвет, подобно «кольцу настроения», затем, что, стоит тебе чуть дотронуться до моей кожи, на ней навеки остается ожог. Вот, видишь локоть? Когда мы шли от бара, ты один раз по нему стукнула. Он не забыл. Видишь ладонь? Она держала кончики твоих пальцев, когда ты плакала. А лоб – ты сказала, что он тебе нравится, с тех пор все мои мысли текут иначе. Затем, что рядом с тобой мне нравится моя жизнь, нравится, кто я такой, и если все на этом и завершилось бы, не встретиться с тобой означало бы жить в северной стране и ни разу не попробовать ни одного тропического фрукта. Аннона, манго, гуава, папайя – перечислю все, как остановки на Крестном пути, города на пути в Компостелу, остановки на местной бродвейской линии, включая станцию-призрак под Девяносто Первой улицей – именно там мы с тобой, Клара, упиваемся одной и той же кровью, словно две тени из загробного мира, которым нужно побыть вместе, прежде чем отправиться обратно к тем, кого называют живыми.

Тут меня как ударило: ты ведь забудешь и то, что была со мной знакома, да?

Ты не вспомнишь, что пути наши пересекались.

Я умру, а ты не узнаешь.

Я купил ей диск, на котором квартет Буша играет Пятнадцатый струнный Бетховена. Нестираемым маркером написал посвящение: «Heiliger Dankgesang^[29] – для тебя. Это я».

Интригующе.

Тонко.

Мило.

Бессмысленно.

По делу.

Мне нравится.

Что-то подсказало: она посмеется и все же забудет.

В два пополудни, когда я подошел, Клара уже ждала меня внизу.

– Во вчерашнем фильме смысла ни на грош, – сказала она, едва другой Борис открыл перед ней двери. – Вовсе он не желал ее колено, он хотел ее, но знал, что никогда не получит, вот хитренький извращенец и согласился на коленку. Дешевая подмена. На деле он желал ее, но не хотел в этом признаваться. Или – так оно еще хуже – он ее не желал, но считал, что желать положено, вот и оказался в двусмысленном положении: желает ее, но не желает желать, вообще, наверное, никогда ее не желал…

– Как дела? – прервал я ее.

Она рассмеялась.

– Прекрасно. Тебе кажется, я не права?

– По-моему, у Ромера все мужчины… Да хрен с ним!

Она обмотала свой огромный цветной шерстяной платок вокруг головы, заправила под подбородок.

– Шарф! – И ни с места.

– Шарф, – повторил я, развязывая его и пытаясь соорудить узел, который ей нравился.

– Дай я, – вызвалась она.

А потом вложила свою руку в мою и внезапно зашагала к северу. Можно поймать такси, можно сесть в автобус – очень живописный маршрут, сказала она. Давай пройдемся, мне не холодно, сказала она. Я тут же расстроился, решив, что нас ждет очередная прогулка, требующая большого труда, а закончится она в ресторане, куда они регулярно ходили с Инки, где они с Инки делали то, ели сё, встречались с таким-то.

– Прекрасно знаю, что ты думаешь, ничего такого.

– Вот и хорошо, – сказал я.

– Мне все приходится продумывать, верно? Чтобы никто не дулся.

– Кто это дуется?

– Кое-кто, кого слишком легко рассердить.

– Тогда помолчу, – сказал я.

Шагая по совершенно безлюдным тротуарам Риверсайд-драйв, мы в конце концов вспомнили про баржи и гигантские танкеры.

– Вижу что-то вон там, впереди, – сказала она.

– Думаешь, это то, что я думаю?

– Возможно. Не более чем возможно.

Мы оба знали, что – нет. Просто таким образом мы воскрешали вчерашний день.

Мы шагали, и я то и дело поглядывал на дома вдоль Риверсайд-драйв. Сто лет не ходил по этому тротуару, а он совсем не изменился. На всех зданиях теперь было написано имя «Клара».

В какой-то момент зазвонил ее телефон. Она обшарила все карманы своего теплого пальто и в конце концов отыскала его.

– Очки не взяла, кто это? – спросила она, подавая телефон мне.

– Написано – Рикардо.

Она выхватила у меня телефон, отключила, спрятала.

– Кто такой Рикардо?

Мне всегда казалось, что вокруг нее множество мужчин, но почему она ни разу не упоминала этого Рикардо раньше?

– Инки. – Отрывистым тоном.

– Может, его в честь какого-то судна назвали?

– Нет. – В ее глазах это не выглядело смешным.

В ресторане оказалось пусто. За большим столом ближе к кухне уже устроился обедать персонал. Один из официантов сидел в одиночестве за отдельным столиком и читал Corriere dello Sport^[30].