Восемь белых ночей

Она один раз качнула головой и ничего не сказала, отринув мое замечание за простоту и назойливость – оно таким и было. А потом, без всякой причины или по причине, мне решительно неведомой, подняла взгляд и посмотрела на меня в упор, но посмотрела смутно, безжизненно, вызвав у меня подозрение, что, хотя она и смотрит на меня и не отводит глаз, на самом деле она смотрит не на меня. Сомнений, однако, не было: она смотрела в упор. Я посмотрел тоже, тем же на первый взгляд рассеянным взглядом, но она не замечала его, не замечала меня, и я подумал: вот что происходит с человеком в музыкальном экстазе, а я, наверное, только притворяюсь, как только что притворялся, что я в экстазе от еды, вина, вида, искусства, любви. Когда другие слушают музыку, они растворяются в музыке и в упор смотрят на вас, за вас, сквозь вас, не ожидая встречного взгляда, никаких тайных сигналов бровями, потому что они уже слились с окружающим.

Мы так и будем смотреть друг на друга в упор, сколько там ни будет звучать музыка?

Похоже, так.

Поэтому я встал и, не выпуская ее из виду – а она по-прежнему следила за мною, – встал на колени с ней рядом на коврике – сердце неслось вскачь, мы не сводили глаз друг с друга, я не знал, не нарушаю ли какого-то молчаливого соглашения, в котором меня не все устраивало, ведь она не знает, что я затеял, – но тут я заметил, что нижняя губа ее дрогнула, подбородок слегка сморщился, и я ничего не успел осознать, а глаза ее уже наполнились слезами, и она заплакала. Я завидовал даже этой ее свободе.

– Клара, – сказал я.

Она передернула плечами, в смысле: ничего не могу поделать.

– Не знаю, что на меня нашло. Не знаю.

Я потянулся и взял обе ее руки в свои.

– Я совсем расквасилась, да?

– Это Гендель.

Она ничего не ответила, только качнула головой. Тут-то и надо было ее поцеловать.

– Или Инки, – вставил я. – Или встреча с Максом и Марго, – добавил я, пытаясь установить причину ее слез: так мама помогает ребенку найти точное место, где у него болит ручка.

– Диск мы заберем. У него есть копии, – сказала она наконец. Этим она пыталась мне показать, что в состоянии взять себя в руки. – Бедолага, с этой его мертвой музыкой, дряхлеющим телом и замогильными разговорчиками…

Она заплакала снова, на сей раз навзрыд.

– Ты не включила в список strudel gateau. – Я пытался ее отвлечь, рассмешить, хотя был не против, чтобы она еще поплакала. Слезы будто бы убрали из ее тела все колючки, а самое главное – придали ей человечности; редко я когда видел в ком такую же человечность. Меня ее плач полностью обезоружил. Я попытался еще пошутить, на сей раз над искусством и искусством пи-пи ка-ка.

Она слегка улыбнулась, но отвлечь себя не дала.

– Музыка всегда заставляет тебя плакать?

Вопрос был не из самых хитроумных, она опять не дала себя отвлечь.

– Я не готова, – сказала она наконец.

Смысл ее слов я понял однозначно. Ладно, лучше говорить в открытую.

– Потому что я готов? – спросил я, будто бы срывая всяческие личины, которые мог носить до тех пор.

Говорим да, говоря нет?

Или все наоборот? Говорим нет, имея в виду да, означающее нет?

– Какие мы путаные, – сказала она.

– Ну, хоть знаем теперь, что путаные, но безобидные.

Она обдумала. Мне показалось, что я наконец-то ее утешил.

– Не уверена, что я… безобидная. Может, мы оба не безобидные.

Даже сквозь ее слезы я ощущал, как слегка позвякивает под ветром ветра ржавая колючая проволока, свисающая с длинного забора.

Я вытащил платок, протянул ей.

Она схватила его, точно кувшин холодной воды в июльский день, несколько раз вытерла слезы, потом стиснула платок в кулаке.

Я испугался, что этот миг мог настроить ее против меня.

– Ты единственный известный мне человек… – Она поколебалась, чтобы я успел подумать, что она скажет сейчас что-то очень приятное, – который до сих пор пользуется носовыми платками.

– А чем пользуются остальные, пальцем? – спросил я.

– Некоторые им. Другие салфетками. Или перчатками.

Я понял, что юмор тут вряд ли поможет.

– Просто я боюсь, что больше никогда не окажусь в этом доме.

Вновь подступили слезы.

– А если пообещаем приехать снова через неделю – вместе?

Она глянула на меня в упор и ничего не ответила – то же рассеянное, отсутствующее выражение лица, которое говорило, что она либо не доверяет моим побуждениям, либо ей просто не хватает силы воли напомнить, что мой план – полная химера. Откуда мне знать, наверняка следующая неделя у нее занята другими вещами, никак со мной не связанными, – откуда мне знать, может, она как раз собиралась напомнить мне все свои предостережения, но у нее не хватило физических и душевных сил.

– А чего нет? Заедешь за мной, покормишь завтраком, споешь в машине.

– Какой же ты Князь Оскар.

Когда она вернула мне платок, он был влажным. Я сунул его обратно в карман в надежде, что он не высохнет никогда.

– Ты – лучший на свете человек для Вишнукришнувания, – сказала она наконец. – Сегодня была моя очередь, вчера твоя.

– Поговори так еще, и я повторю прямо сейчас.

– Ну мы и развалины, – сказала она.