Воронята

Калла сложила пальцы в щепотку и потерла их кончики, как будто стирала с них память о татуировке Ронана.

— Это было все равно что заглянуть в их безумное пространство. Из него прет такое, что и представить невозможно. Помнишь, к нам приходила женщина, беременная четверней? Так вот, у него нечто в этом роде, только гораздо хуже.

— Он беременный? — удивилась Блю.

— Он творит, — ответила Калла. — И то пространство тоже творит. Даже не знаю, как еще можно все это выразить.

Блю задумалась о том, какое созидание они имели в виду. Она всегда что-то творила — брала старые вещи, разрезала их и делала из них что-то получше. Брать уже существующие вещи и преобразовывать их в что-то другое. Именно это, по ее представлению, и имело в виду большинство людей, называя кого-то «творческим».

Но она сомневалась, что Калла говорила об этом. Она подозревала, что Калла имела в виду истинное значение творчества: создавать вещи, до которых не существовало ничего.

Мора обратила внимание на выражение лица Блю. Она сказала:

— Блю, прежде я никогда не говорила тебе, что делать, а чего не делать. Но сейчас скажу. Держись от них подальше.

Глава 16

Ночью после гадания Ганси проснулся от совершенно незнакомого звука и потянулся за очками. Можно было подумать, что кого-то из его квартирантов убивает, скажем, опоссум, или наступил решающий момент в ожесточенной кошачьей драке. Представить себе подробности он не сумел, однако не сомневался, что дело связано со смертью.

Ноа с жалким, перекошенным от продолжительных страданий лицом стоял на пороге своей комнаты.

— Прекрати этот кошмар, — сказал он.

Комната Ронана была неприкосновенной, и все же Ганси уже второй раз за одну неделю распахнул дверь туда. Он обнаружил там, что лампа горит, а Ронан в одних трусах, согнувшись, сидит на кровати. Полгода назад Ронан сделал себе сложную черную татуировку, которая занимала большую часть его спины и заходила на шею, и сейчас одноцветные линии, резко выделявшиеся в тусклом свете наводящей клаустрофобию лампочки, казались самым реальным, что имелось в комнате. Татуировка была необычной, одновременно и привлекательной, и зловещей, и каждый раз, глядя на нее, Ганси обнаруживал в узоре что-то новое. Нынче в чернильной расщелине между порочно-красивыми цветами, там, где раньше видел косу, он обнаружил клюв.

Помещение вновь огласил резкий неприятный звук.

— Что еще за чертовщина? — весело осведомился Ганси. Ронан, как обычно, сидел в наушниках, и Ганси, наклонившись, сдвинул их вниз, ему на шею. Теперь и ему стало слышно негромко завывавшую музыку.

Ронан поднял голову. От его движения жутковатые цветы уползли под острые лопатки. На коленях он держал еще не оформившегося вороненка, запрокинувшего голову с широко раскрытым клювом.

— Мы вроде бы договорились о том, что означает закрытая дверь, — сказал Ронан. В руке он держал пинцет.

— Мне тоже казалось, что мы ясно решили, что ночью надо спать.

Ронан пожал плечами.

— Может быть, тебе и надо.

— Этой ночью не получается. Меня разбудил твой птеродактиль. Почему он так орет?

Вместо ответа Ронан сунул пинцет в пластиковый пакетик, который лежал перед ним на простыне. Ганси не очень-то хотелось точно знать, что за серая субстанция оказалась в пинцете. Услышав шорох пакета, вороненок снова издал устрашающий звук — скрежещущий визг, перешедший в бульканье, когда подношение попало ему в клюв. Ганси одновременно почувствовал и сострадание к птенцу, и тошноту.

— Знаешь, так не пойдет, — сказал он. — Тебе придется как-то заставить его замолчать.

— Ее нужно кормить, — ответил Ронан. Вороненок заглотнул следующую порцию. На этот раз пища больше походила на картофельный салат из вакуумной упаковки. — Всего-навсего каждые два часа в первые шесть недель.

— А ты не мог бы держать ее внизу?

Ронан приподнял птенца на ладони.

— Как скажешь.

Ганси не нравилось, когда кто-то взывал к его доброте, особенно если в это время ему приходилось бороться с желанием лечь и уснуть. Конечно, о том, чтобы выставить птенца за дверь, не могло быть и речи. Вороненок был крохотный и несуразный. Ганси не мог понять, то ли он очень мил, то ли очень уродлив, и его тревожила мысль о том, что он может быть и таким, и этаким одновременно.

Ноа произнес из-за его спины жалобным голосом:

— Мне не нравится, что оно тут живет. Оно напоминает мне о…

Как это часто с ним бывало, он не закончил фразу, но Ронан тут же ткнул в его сторону пинцетом.

— Эй, парень! Убирайся из моей комнаты.

— Заткнитесь, — приказал обоим Ганси. — И тебя, птица, это тоже касается.

— Лесопилка.