Ворон

И там, у этого поворота, на двухметровом холмике, в лучах этого леденящего света стояла на коленях девочка — когда ее стали звать, то она даже и не пошевелилась. Тогда они бросились к ней, и, как только подбежали — Эллиор накинул плащ ей на плечи (холод то был смертный).

Хэм пал на колени рядом, зашептал:

— Ты же совсем замерзнешь — пошли скорее отсюда…

Девочка даже и не обернулась, даже и не вздрогнула, но склонилась еще ниже, заслоняя руками и грудью, что-то бывшее на вершине этого холмика; она плакала, и говорила чуть слышно:

— Они тоже замерзают!.. Вы вот им можете помочь?..

— Я чувствую едва уловимый запах цветов. — прошептал Эллиор.

— Да, да… Только это совсем необычайные цветы — это самое прекрасное, что я, когда-либо видела. Сейчас я вам покажу…

Тут девочка начала кашлять — она пыталась подавить свой кашель; однако, он все рвался и рвался из ее груди, и, наконец, на губах ее выступила кровь. Она пересела так, чтобы спиною заслонять найденное ею, от ледяного света. Она убрала руку, и все за исключением Сикуса (он лежал без всякого движенья), склонились над двумя цветками, согревая их своих дыханьем.

Эти два ростка, были совсем еще юными, с нежно-изумрудными лепестками, с облачными, едва ли не прозрачными листиками. В этих листиках проходили тоненькие бирюзовые жилки, они окаймлялись тоненькими солнечными ободками, которые сияли внутренним теплом — хотелось протянуть к ним руки и согреться. Вот — о чудо! — стебельки плавно распрямились. У одного цветка лепестки оказались такого теплого, белого цвета, которым сияют березки в солнечные весенние дни. Лепестки второго были того глубокого голубого цвета, которое изливает из себя весеннее небо, когда оно еще полно силой, и отдает эту силу земле. А между лепестками были маленькие, печальные личики — из ярко-золотистых, солнечных глазок вырвалось несколько крошечных слезинок, но они уже застыли, стали ледышками в этом пронзительно-ледяном, свете. Было видно, как раскрываются сказочно-маленькие ротики, слышался тихий-тихий шепот; и вот все, боясь вздохнуть громко, склонились еще ниже, прислушиваясь к этим словам.

— Наши братья, отцы,
Наши сестры, и мы,
Рождены далеко, за волнистой грядой,
Там, где пению птиц вторит рокот морской.

Нам бы там расцветать,
Пенью моря внимать —
Суждено нам судьбой,
Здесь, во хладе страдать.

Ветер темный и злой,
Над родимой землей —
Подхватил нас с собой —
Так, родная земля, мы прощались с тобой.

В этот хладе стоим,
И о жизни молим;
Тихо плачем, дрожим,
И «прощай!» говорим.

Эллиор сложил над лепестками ладони, прошептал несколько слов на своем дивно мелодичном языке. Вот, у ладоней его стала разгораться легкая золотистая дымка; вот дотронулась до лепестков, вот окутала их. Цветы сначала замерли, а затем вытянули листья — словно маленькими, слабыми ручками робко прикоснулись к пальцам Эллиора.

А потом — их лепестки потянулись друг к другу…

— Надо их забрать с собой — далеко, далеко отсюда, на юг. — молвила девочка.

И тут раздался голос, который всех, даже и Эллиора, заставил вздрогнуть. Это был холодный, полный мрачной силы голос.

— Нет — вы их не заберете…

Все резко на этот голос обернулись. Мьер — тот и вовсе вскочил на ноги; выхватил свой боевой молот.

Сильнэм стоял шагах в двадцати, возле поворота, из-за которого вырывался ледяной свет; в его глазницах теперь разгорался такой же мертвенный, синеватый свет. Он медленно, как тяжелая грозовая туча, направился к ним; и при этом приговаривал своим:

— Это мое заклятье подняло ветер — этот ветер добрался до благодатной земли, неся несколько семян. Большинство из них погибли, но вот — двое остались. Они единственные, тешут мое сердце…

Девочка, хоть даже и не слышала раньше ничего про Сильнэма, шагнула к нему навстречу, и говорила:

— А кто вам позволил так мучить их? Вам-то, быть может, хорошо; а они же мезнут! Вы только послушайте, как плачут они!..

Видно было, что девочка, несмотря на эльфийский плащ, совсем продрогла: тельце ее содрогалось, дрожал и голос. И вот бегом, устремилась она к Сильнэму. На бегу выкрикивала:

— Да как вы смели поступить так?! Немедленно, немедленно отпустите их!

Вот подбежала вплотную и, рыдая, принялась бить кулачками по его ржавой кольчуге; с надрывом рыдала, выкрикивала:

— Отпустите их! Чудище-поганое!.. Отпустите!..