Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе

Что мог он в ней найти – это была неразрешимая загадка. В сущности, он относился к ней так же, как я, но, чтобы досадить мне или, быть может, наказать меня за мое долгое еретичество, он отвернулся от меня и посвящал все время этому подростку, от самого Саутгемптона до Средиземного моря. Они были всюду неразлучны. Это становилось уже даже слишком глупо. Их флирт начинался тотчас после завтрака и продолжался до одиннадцати-двенадцати часов ночи, не было ни одной свободной минутки, в которую вы бы не слышали ее гнусавого смеха или его невозмутимого голоса, нашептывающего ей на ухо какой-либо вздор. Конечно, все это был вздор! Мыслимо ли, чтобы такой человек, как Раффлс, при его знании света и опыте среди женщин (черта в характере Раффлса, которой я еще ни разу не касался, она заслуживает, чтобы ей посвятить целую отдельную книгу). Ну скажите, пожалуйста, вероятно ли, чтобы подобный человек мог целыми днями не говорить ничего, кроме глупостей с юной вертлявой школьницей? Я не хотел бы быть несправедливым к людям. Кажется, я говорил уже, что эта молодая особа обладала некоторыми достоинствами. Ее глаза, пожалуй, были действительно прекрасны, а овал тонкого смуглого личика очарователен, насколько может очаровывать красота линий. Я признаю за ней также несколько большую смелость, чем даже мне нравилось, в соединении с завидным здоровьем и жизнерадостной бойкостью. Мне не представлялось возможности записать хоть одну из тирад этой молодой леди (это едва ли бы хоть кому-нибудь удалось), поэтому я боюсь нарисовать ее портрет слишком пристрастно. Сознаюсь чистосердечно в некотором предубеждении против нее. Я злился на увлечение Раффлса, с которым виделся благодаря этому с каждым днем все меньше и меньше. Приходится каяться в не особенно красивых вещах, но во мне бушевало чувство, весьма похожее на ревность.

Ревность зашевелилась и в другом сердце, резкая, необузданная и низкая ревность. Капитан фон Гейман заострит, бывало, усы в две тонких ниточки, выпустит свои белые манжеты чуть не до самых колец на руках и нахально уставится на меня через свое пенсне. Мы могли бы утешить друг друга, а вместо этого ни разу не перекинулись даже словом. На одной щеке у капитана был ужасный шрам, воспоминание о Гейдельберге, и я не раз думал, сколько времени они с Раффлсом должны пробыть вместе, чтобы и тот получил подобное украшение. Впрочем, я не могу сказать, чтобы на долю фон Геймана ничего не перепадало. Раффлс позволял ему подходить к девушке несколько раз на дню – ради коварного удовольствия оттереть его, как только он разойдется, таковы были подлинные слова Раффлса, когда я без стеснения назвал его поведение на немецком корабле по отношению к немцу непорядочным.

– Ты сам настраиваешь против себя людей на корабле.

– Одного только Геймана.

– А разве это умно, когда именно его мы и хотим обработать?

– Это самая умная штука, какую я когда-либо делал. Вот подружиться с ним было бы большой ошибкой.

Я успокоился, ободрился, почти удовольствовался этим ответом. Я боялся, что Раффлс пренебрегает мелочами, и высказал ему это под влиянием порыва. Мы приближались уже к Гибралтару, и ни слова о деле со времени Солента. Он с улыбкой покачал головой.

– Масса времени впереди, Банни, масса времени. Мы не можем ничего предпринять, пока не доберемся до Генуи, а этого не случится раньше воскресной ночи. Путешествие еще в самом начале, подготовим же пока все, что можно.

Этот разговор происходил на палубе после обеда, и пока Раффлс говорил, он пристально оглядывался кругом, а через минуту ушел от меня с деловым видом. Я отправился в курильню, чтобы покурить и почитать в уголке в ожидании Геймана, который вскоре пришел сюда дуть пиво и дуться на меня.

В середине лета мало путешественников направляется к Красному морю, поэтому «Улан» был почти пуст. Однако на нем было ограниченное число кают, расположенных исключительно на нижней палубе, и это обстоятельство могло послужить объяснением, что я поселился в одной каюте с Раффлсом. Я имел возможность получить отдельную каюту внизу, но я предпочитал остаться наверху. Раффлс настоял, чтоб я добился этого.

И вот мы очутились вместе, не возбуждая, как я полагаю, никаких подозрений, но и без всякой особой причины, как мне казалось.

В субботу вечером я заснул на нижней, принадлежавшей мне койке, когда Раффлс отдернул занавески, сидя на диване без пиджака.

– Ахилл злится в своей палатке.

– Что же мне еще делать? – спросил я, потягиваясь и позевывая.

Я, однако, успел заметить веселый тон его голоса и приложил все старание, чтобы не испортить его настроения.

– Я нашел кое-что иное, Банни.

– Воображаю!

– Ты не так понял меня. Тот ловелас празднует свою сотую победу нынче вечером. У меня на уме другая рыбка.

Я моментально свесил ноги, уселся, как и он, и весь превратился в слух. Внутренняя скрипучая дверь была заперта па задвижку и тщательно завешена, так же, как и штора на иллюминаторе.

– Мы будем в Генуе до заката солнца, – продолжал Раффлс. – Дело должно быть окончено там.

– Ты все еще намерен за него приняться?