Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе

– Разве я когда-нибудь говорил иное?

– Ты так мало говорил о нем.

– Неспроста, Банни, к чему портить удовольствие лишними разговорами? Но теперь час настал. Или делать дело в Генуе, или вовсе бросить его.

– На берегу?

– Нет, на корабле, завтра ночью. Можно бы и сегодня, да завтра вернее, на случай неудачи. Если нам придется прибегнуть к насилию, так можно удрать с первым поездом, дело не откроется до тех пор, пока пароход не отчалит, и Геймана не найдут мертвым или усыпленным.

– Только не мертвым! – воскликнул я.

– Разумеется, нет, – согласился Раффлс, – если нам не понадобится замести следы, а если придется удирать, то четверг утром – вот наше время, когда пароход станет отчаливать, что бы там ни случилось. Но я не предвижу насилия. Насилие – это сознанье в бессилии. За все эти годы много ли раз ты видал, чтоб я наносил удары? Ни разу, я полагаю, но я в любой момент готов убить человека, если коса найдет на камень.

Я спросил его, каким путем предполагает он пробраться незамеченным в каюту Геймана, и увидел при этом даже сквозь тень, бросаемую занавесками, что его лицо вспыхнуло.

– Заберись на мою койку, Банни, и увидишь.

Я последовал его приглашению, но ничего не мог заметить. Раффлс перегнулся через меня и хлопнул по вентилятору, устроенному вроде трапа в стене, у него над кроватью, около восемнадцати дюймов длиной и в половину этого шириной. Он открывался наружу, в вентиляционную трубу.

– Вот, – сказал Раффлс, – наша дорога к богатству. Открой его, если желаешь, только многого не увидишь, – он не широко открывается, но если отвинтить один-два винта, то все пойдет отлично. Это пустое пространство, как ты можешь видеть, более или менее обширно. Ты проходишь под ним, идя в ванну, а кончается оно у самого люка на мостике. Поэтому вся штука и должна быть проделана, пока мы стоим в Генуе, так как в портах не стоят на вахте. Вентилятор, противоположный нашему, выходит прямо в каюту фон Геймана. Там тоже довольно будет отвинтить два-три винта и образуется площадка, на которой ты можешь стоять во время работы.

– А если кто-нибудь заглянет снизу?

– Весьма маловероятно, чтобы кто-нибудь встал внизу, настолько мало, что мы смело можем не принимать этого в расчет. Впрочем, я не могу тебе за это ручаться. Все дело в том, чтобы ни один из нас не был замечен до того времени, как мы вернемся оттуда. Два юнги стоят на палубе на часах, они-то и будут свидетелями нашего alibi. Клянусь Юпитером, это будет самая секретная проделка, которая когда-либо совершалась!

– А если фон Гейман вздумает сопротивляться?

– Сопротивляться! Ну, этого ему не удастся! Он слишком много пьет пива для того, чтобы спать чутко, а нет ничего легче, как захлороформировать крепко спящего, ты даже сам проделал это однажды, при случае, о котором, пожалуй, некстати будет вспоминать. Фон Гейман потеряет сознание, как только я просуну руку через вентилятор, и я перешагну через его тело, Банни, мой мальчик!

– А я?

– Ты должен подавать мне все, что я потребую. Ты будешь представлять из себя силу, в случае какой-нибудь неожиданности, а главным образом, окажешь мне нравственную поддержку, к которой ты сам же приучил меня. Это роскошь, Банни, но я находил дьявольски трудным работать без этого, после того, как ты показал мне спину.

Он предполагал, что фон Гейман, наверное, спит с запертой дверью, и сообщил мне, что намерен оставить еще некоторые фальшивые следы преступления после кражи. Раффлс знал, что жемчужину не придется разыскивать долго. Она должна находиться на самом Геймане. Действительно, Раффлс даже точнейшим образом знал, где и в чем она хранится. Совершенно естественно я спросил его, как мог он дойти до такого открытия, и его ответ вызвал минутную размолвку.

– Это до крайности старая история, Банни. Я, правда, забыл, в какой именно книге она записана, знаю только, что в Библии. Самсон оказался на бобах, а Далила истинной героиней.

И Раффлс бросил на меня такой многозначительный взгляд, что я ни минуты не мог оставаться в сомнении насчет его смысла.

– Стало быть, прекрасная австралийка сыграла роль Далилы? – спросил я.

– Самым безобидным, невиннейшим образом.

– Она узнала об этой миссии от самого Геймана?

– Да, я заставил его слегка проговориться, и это было для него большим огорчением, на что я и надеялся. Он даже показывал Эмми жемчужину.

– Эмми, а! И она, конечно, сейчас же все пересказала тебе?

– Ничего подобного. С чего ты вздумал? Я должен был приложить все старание, чтобы выудить у нее эту тайну.

Его тон был достаточно предостерегающим, но у меня не хватило такта внять этому впечатлению. Наконец-то я узнал цель его неотступного ухаживания и стоял, покачивая головой и щелкая пальцами, совершенно не замечая нахмуренного вида Раффлса, под влиянием внезапного просветления.

– Вот пройдоха! – воскликнул я. – Теперь все понятно! Каким же я был бараном!

– Уверен ли ты, что ты им не остался?

– Нет, теперь я постиг то, что мучило меня вею неделю. Я просто-напросто не мог объяснить себе, что влечет тебя к этой молоденькой девочке. Я никак не воображал, что и она входит в игру.