Вор-любитель. Избранные рассказы о Раффлсе

Слова эти были произнесены очень сухим, но многозначительным тоном, который уже и в ту минуту мне не понравился, казалось, подобное совпадение поразило шотландца, как нечто особенное.

– Где же мистер Раффлс? – осведомился управляющий, пока мы всей гурьбой поднимались наверх.

– Он отправился на обед, – ответил Мэкензи.

– Уверены вы в этом?

– Я видел, как он уходил, – вставил я.

Мое сердце билось отчаянно. Я не решился бы повторить сказанного еще раз. Но все-таки я продолжал свой путь во главе нашей маленькой процессии, и действительно – я переступил порог – этот Рубикон моей жизни – вторым. Переступая его, я застонал, так как Мэкензи, внезапно попятившись, больно отдавил мне пальцы. Через секунду я понял, в чем дело, и вскрикнул громче прежнего.

Перед камином, растянувшись во весь рост, лицом кверху лежал человек с небольшой ранкой на белом лбу, из которой капля за каплей сочилась кровь и заливала глаза. Этот человек был ни кто иной, как Раффлс!

– Самоубийство! – спокойно произнес Мэкензи. – Нет, вот кочерга, – скорее тут пахнет убийством, – он опустился на колени и почти весело покачал головой. – Даже не убийство, – продолжал он с оттенком отвращения в деловом тоне, – всего только нанесение раны, и у меня даже возникает подозрение, что не она свалила юношу с ног, от него так и разит хлороформом!

Сыщик вскочил на ноги и впился в меня своими непроницаемыми серыми глазками. Мои глаза были полны слез, но я смотрел на него без всякой тени смущения.

– Мне послышалось, вы сказали, что он ушел? – спросил сурово Мэкензи.

– Я видел его длинное пальто и думал, что оно одето на нем!

– И я мог бы поклясться, что это тот самый господин, когда он передавал мне ключ! – то был огорченный голос констебля, раздавшийся из задних рядов. Мэкензи, весь бледный, до самых губ, повернулся к нему.

– Хоть бы вы, проклятые полицейские, думали о чем-нибудь, – зашипел он. – Какой твой номер, разиня? Р. 34. Так слушайте вы, мистер Р. 34! Если этот джентльмен умрет, вместо того, чтобы прийти в себя, пока я говорю с вами, знаете ли, кем вы сделаетесь? Виновником в убийстве, ты, поросенок в мундире! Знаешь ли, кого ты пропустил сквозь пальцы? Краушея – того самого Краушея, что вчера убежал из Дартмура. Клянусь Богом, это сделали вы, Р. 34, и если он ускользнет от меня, а затравлю тебя на смерть!

Искаженное лицо, сжатые, трясущиеся кулаки – таков был вид этого спокойного человека в пылу битвы. Так проявилась новая черта в характере Мэкензи, черта, которую стоило отметить и подумать над ней. Через минуту он уже скрылся из нашей группы.

* * *

А нелегкая это штука проломить свою собственную голову, – признавался Раффлс немного позднее. – Гораздо легче полоснуть себя по горлу. Хлороформ – другое дело, когда применяешь его на других, то знаешь дозы в совершенстве… Так ты и в самом деле думал, что я скончался? Бедный мой цыпленочек, Банни! Надеюсь, Мэкензи видел выражение твоего лица?

– Видел, – отвечал я. – Только я не высказал ему всего, что он мог бы заметить.

– Это отлично. Ни за что в свете я не хотел бы, чтоб он пропустил это зрелище. Не думай, дружище, что я трус, потому что боюсь Мэкензи, и ведь ты знаешь, нам либо выплыть, либо потонуть вместе.

– А теперь мы должны еще плыть или тонуть с Краушеем в придачу, – заметил я с горечью.

– Только не мы, – возразил с убеждением Раффлс. – Старый Краушей – истинный спортсмен и отнесется к нам так же, как мы отнеслись к нему. Вдобавок, мы теперь квиты, и я не думаю, Банни, чтоб мы когда-нибудь повстречались с профессором.

Дар императора

I

Когда король Каннибальских островов, так сказать, повернулся спиной к королеве Виктории, а один из европейских монархов шумно приветствовал по телеграфу этот подвиг, негодование Англии было столь же громадно, как и ее удивление, потому что подобное явление в то время было вещью менее обыкновенной, чем теперь. Но когда распространился слух, что императорские поздравления каннибалу для придания им особой важности будут сопровождаться еще и весьма ценным подарком, то все пришли к заключению, что повелители как белых, так и черных народов одновременно лишились всех своих четырнадцати чувств. Дар состоял из не имеющей себе цены жемчужины, которая была некогда добыта в Полинезийских владениях силой британского оружия и поднесена затем британским правительством дружественному монарху, пользовавшемуся теперь случаем, чтобы возвратить жемчужину первоначальному владельцу.