Вор

— Дорогие товарищи, — сказал Чикилев, ужасно краснея, и обвел всех взглядом, выискивая недоброжелателей. Митька в ту минуту беседовал с Пугелем. (— Поминала она меня перед смертью? — угрюмо спрашивал он. — О! — обрадованно затормошился старик. — Ошень ваш бакен хвалил. Он говорил, что ваш бакен густенький ошень… Я плок говорю по-русски! — сознался он, наконец, и горестно махнул рукой.) Петр Горбидоныч неодобрительно покосился в их сторону. — В секрете от всех Чикилев готовился к юбилею одного лица, о приглашении которого к себе и помышлять не смел. В учреждении ходили слухи, что приветствовать юбиляра пошлют непременно Чикилева за его почтительно-трудовой вид. С тех пор Петр Горбидоныч впал в недобрую задумчивость, вскакивал по ночам записать подходящую мысль, заучивал образцы из газет. Он даже заметил места, где он будет отпивать из стакана, если случится стакан. Выступления стали теперь самой существенной потребностью его дней. Он уже начал было, но оборвал и прислушался.

— …как живешь, Зина? — спрашивал Митька, а та почти шаталась от ласки перегорелых митькиных глаз. — Мытаришься?

— Трудно, Митя: жизнь, — отвечала та.

— …блинков по сестрице! — подскользнул к ним Чикилев. — Со сниточками.

— Я уж взял, спасибо, — ответил Митька.

— Еще возьмите, на это хватит. Всех любовничков блинками накормим, и еще самим останется! — Дерзко прошептав это, Чикилев отскочил на середину комнаты. — Граждане, три месяца назад приключилось для всех нас это неприятное переживание, но память о нем свежа, как неостылая земля. Погибла даровитая женщина, которую мы любили столько лет, погибла в петле своего труда, под грустные аплодисменты публики. Да, труд требует героев, ибо жизнь трудна, как метко сказал товарищ Ветчинин…

— Ну, вы преувеличиваете, — польщенно сконфузилось начальственное лицо.

— Великие слова!.. и характерно, что все мыслители сходятся в этом утверждении. Пусть гибнут сотнями и тысячами… перед прахом их мы пройдем благоговейными рядами, коленопреклонив наши знамена. И вот я вижу (— Чикилев живописал, кроме того, и жестами —), как посреди затихающих звуков оркестра висит она, еще улыбающаяся, полная сил и надежд на счастье. Не секрет, что покойница выходила замуж… Мы холодеем от ужаса: девственница и петля! Алое пламя ее наряда еще маячит в наших глазах…

Захлебываясь чувствами, он мысленно уже слышал дружные вздохи Бундюковых и подавленное рыдание Зинки, как вдруг почувствовал, что кто-то крепко ухватил за его вдохновенно откинутую руку и гнетет, гнетет ее к земле; открыв глаза, он даже растерялся сперва: за минуту перед тем Пугель чиннехонько обсасывал индейкину косточку.

— Ниет, — шептал молитвенно Пугель, повисая на Чикилеве, — он никогда не имел али — он всегда имел голубой…

— А вы точно это знаете, что голубой? — состроил презрительную мину Петр Горбидоныч, ибо следовало как-нибудь выкарабкиваться из неловкости. — А если я это в переносном смысле сказал, что алый… тогда так?

Уже хихикнул подчиненный старичок, и Чикилев благодарно кивнул ему, но тут заметил, что восторг старичка, хохот гуталинового короля и оживление лица начальственного относятся вовсе не к нему. Подозревая злостный заговор против себя, Петр Горбидоныч медленно повернулся к двери и тотчас растерянно попятился. На пороге стоял Сергей Аммоныч Манюкин в натуральную величину и выделывал смешные реверансы, предаваясь немилосердной трясовице.

— Ххо, выс-сокому-у соб-бранию, ч-чтоб вас на-амо-чило! — сказал он, заикаясь, но нахальство его было робкое и униженное. — Н-на п-полчаси-ика забежал, п-азво-олите?.. Б-блины! — тише промолвил он, нюхнув тестяного чада с нескрываемой жадностью.

Петр Горбидоныч все еще пятился к столу.

— Фу, пакость какая… — сказал он, наконец, обессиленно опускаясь на стул.

V

Зинка вскрикнула, закрываясь рукой, как от видения; Бундюков кашлянул и вынул изо рта пирожок, который сбирался куснуть; гуталиновый король нахмурился. Никто не воспользовался скорбной возможностью посмеяться над тогдашним Манюкиным. — Сергей Аммоныч поверх фуфайки имел на себе кофту, в каких мещанки ходят на базар, голова же была обвязана просто детским башлычком с золоченой тесьмой. Угадывая тот страх, который он внушил внезапным своим появленьем, Сергей Аммоныч нарочито скоморошествовал, а трясовица распоряжалась им, как лотошным мешком, вытряхивая из него его бессовестно-смешные словеса.

Прежде чем оправился Чикилев, Зинка указала Манюкину на порожнее место, виновато улыбаясь. (Место было предназначено Николке, но тот пришел поздно; даже доедая завядший поминальный блин, он сердито высчитывал что-то в блокнотике.) Однако, перед тем, как сесть на указанное место, Манюкин пристально воззрился на Митьку и вдруг пошел к нему, разматывая с шеи башлычок.

— Нда, — пожевал он губами, и Митька услышал в едином том звуке рыдание, злое, как укус. — Н-на земле никогда не-е переведутся при-ишибленные и уязвленные… А потому ва-ам всегда ра-аботка буд-дет! — игриво заключил он эту фразу, приготовленную, по-видимому, задолго до встречи с Митькой.