Volume IX: The Age of Voltaire

В этих определениях Юм, похоже, считает "разум" реальной сущностью или агентом, переживающим, обладающим, запоминающим или оценивающим впечатления или идеи. Однако далее он отрицает существование какого-либо разума, дополнительного к ментальным состояниям - впечатлению, восприятию, идее, чувству или желанию, занимающему сознание в данный момент.

То, что мы называем разумом, есть не что иное, как нагромождение или собрание различных восприятий, соединенных вместе различными отношениями, и предполагается, хотя и ошибочно, что они наделены совершенной простотой и самобытностью.... Со своей стороны, когда я наиболее глубоко погружаюсь в то, что я называю собой, я всегда натыкаюсь на то или иное восприятие, тепла или холода, света или тени, любви или ненависти, боли или удовольствия. Я никогда не могу поймать себя в любой момент без восприятия и никогда не могу наблюдать ничего, кроме восприятия. Когда мои восприятия исчезают на какое-то время, как, например, во время крепкого сна, я остаюсь неощутимым, и можно сказать, что меня не существует. А если бы все мои восприятия были удалены смертью, и я не мог бы ни думать, ни чувствовать, ни видеть, ни любить, ни ненавидеть, то после распада моего тела я был бы полностью уничтожен; и я не представляю, что еще требуется, чтобы сделать меня совершенным ничтожеством.... Не считая некоторых метафизиков... я могу осмелиться утверждать об остальных людях, что они не что иное, как пучок или собрание различных восприятий, которые сменяют друг друга с немыслимой быстротой и находятся в вечном движении.... Последовательные восприятия... составляют разум".84

Так, одним ударом этого дерзкого юноши, пали три философии: материализм, поскольку (как показал Беркли) мы никогда не воспринимаем "материю" и не знаем ничего, кроме нашего ментального мира идей и чувств; спиритуализм, поскольку мы никогда не воспринимаем "дух", дополнительный к нашим конкретным и преходящим чувствам и идеям; и бессмертие, поскольку не существует "разума", способного пережить преходящие ментальные состояния. Беркли разрушил материализм, сведя материю к разуму; Юм усугубил разрушение, сведя разум к идеям. Ни "материя", ни "разум" не существуют. Вполне простительно, что умники того времени отмахнулись от обоих философов словами: "Нет материи, нет и ума".

Свобода воли, с этой распадающейся точки зрения, невозможна: нет разума, чтобы выбирать между идеями или реакциями; последовательность ментальных состояний определяется порядком впечатлений, ассоциацией идей и чередованием желаний; "воля" - это просто идея, перетекающая в действие. Личная идентичность - это ощущение непрерывности, когда одно ментальное состояние вспоминает предыдущие ментальные состояния и связывает их через идею причины.

Но причина - это тоже только идея; мы не можем показать, что она является объективной реальностью. Когда мы видим, что за А (например, пламя) регулярно следует Б (тепло), мы делаем вывод, что А вызвало Б; но все, что мы наблюдаем, - это последовательность событий, а не причинно-следственная связь; мы не можем знать, что Б всегда будет следовать за А. "Все наши рассуждения о причине и следствии вытекают не из чего иного, как из обычая".85 Законы природы", о которых мы говорим, - это всего лишь последовательности, привычные для нашего опыта; они не являются неизменными и необходимыми связями в событиях; нет никакой гарантии, что они будут действовать и завтра. Наука, таким образом, - это накопление вероятностей, которые могут меняться без предупреждения. Метафизика, если она претендует на систему истин о конечной реальности, невозможна, поскольку мы не можем знать ни "причин", лежащих в основе последовательностей, ни "материи", лежащей в основе ощущений, ни "разума", якобы стоящего за идеями. И пока мы основываем нашу веру в Бога на цепочке причин и следствий, якобы ведущих к "главному движителю без движения", мы должны отказаться от этой аристотелевской софистики. Все вещи текут, а определенность - это мечта.

Разрушив все вокруг себя непобедимым Экскалибуром своего интеллекта, Хьюм делает паузу для минутной скромности. "Когда я размышляю о естественной ошибочности своих суждений, я менее уверен в своих мнениях, чем когда я рассматриваю предметы, относительно которых рассуждаю".86 Он не хуже нас знает, что уверенность не нужна ни для жизни, ни для религии, ни даже для науки; что высокой степени вероятности достаточно, чтобы перейти улицу, построить собор или спасти наши души. В приложении он допускает, что, в конце концов, за идеями может стоять самость, за ощущениями - реальность, за устойчивыми последовательностями - причинно-следственная связь. Теоретически он стоит на своем: "Я еще не был настолько удачлив, чтобы обнаружить какие-либо очень существенные ошибки в рассуждениях, изложенных в предыдущих томах".87 Но на практике, дружелюбно признается он, он отказывается от своего скептицизма, как только опускает перо.