Volume IX: The Age of Voltaire

Две незначительные фигуры останавливают нас на пути к Дэвиду Хьюму.

Бернард Мандевиль был лондонским врачом французского происхождения и голландцем по происхождению, который в 1705 году опубликовал десятистраничный памфлет "Ворчащий улей" за шесть пенни, написанный в увлекательных стихах. Его темой был парадокс: процветание улья обусловлено пороками отдельных пчел - их эгоистичной жадностью, репродуктивным экстазом и коллективной драчливостью. Применив этот парадокс к человеческому улью, коварный доктор утверждал, что богатство и сила государства зависят не от добродетелей его граждан, а от тех пороков, которые глупо осуждают ворчливые моралисты. Ибо давайте представим, что было бы, если бы все корыстолюбие, тщеславие, нечестность и драчливость вдруг прекратились, если бы мужчины и женщины ели только столько пищи, сколько им требуется, носили только столько одежды, сколько достаточно для защиты от стихии, никогда не обманывали и не обижали друг друга, никогда не ссорились, всегда платили долги, презирали роскошь и были верны своим товарищам. В один миг все общество пришло бы в упадок: адвокаты голодали бы, судьи оставались бы без дел и взяток, врачи угасали бы из-за отсутствия пациентов, виноградари разорялись бы, таверны прогорали бы из-за отсутствия выпивох, миллионы ремесленников, производящих причудливые блюда, украшения, одежду или дома, остались бы без работы, никто не хотел бы быть солдатом; вскоре общество было бы завоевано и порабощено.

Доггерическая форма "Ворчащего улья" лишила ее влияния. Раздосадованный, тщеславный, жадный, драчливый доктор переиздал ее в 1714 году, а затем в 1723 году под названием "Басня о пчелах", неоднократно дополняя предисловиями, примечаниями и комментариями, которые растянули десять страниц на два тома. На этот раз Англия и Франция прислушались, ведь эти приложения представляли собой один из самых язвительных анализов человеческой природы, когда-либо написанных.

Мандевиль считал третьего графа Шафтсбери буквально своим pièce de résistance, поскольку граф с оптимистическим красноречием толковал человеческую природу и предполагал в человеке врожденное "чувство добра и зла... столь же естественное для нас, как естественная привязанность, и являющееся первым принципом нашей конституции".67 Довольно глупости, отвечал Мандевиль; человеческая природа до воспитания и моральной подготовки не делает различий между добродетелью и пороком, а руководствуется исключительно собственными интересами. Он соглашался с теологами в том, что человек по природе своей "злой" [беззаконный]; но вместо того, чтобы грозить людям адом, он хвалил их за умное приспособление индивидуальных пороков к общественному благу. Так частная проституция защищает общественное целомудрие;68 жадность к товарам и услугам стимулирует изобретательство, поддерживает производство и торговлю; огромные состояния делают возможными филантропию и массовое искусство. В то время как теологи проповедовали аскетизм, Мандевиль защищал роскошь и утверждал, что желание роскоши (то есть всего, кроме самого необходимого для жизни) является корнем промышленности и цивилизации; уберите всю роскошь, и мы снова станем дикарями. Хотя моралисты должны были осуждать войну, именно способность вести войну, говорил Мандевиль, обеспечивает выживание нации, поскольку большинство государств - хищные звери.

Он не видел морали в природе. Хорошее и плохое - это слова, применимые к социальным или антисоциальным действиям человека; но сама природа не обращает внимания на наши слова и поучения; она определяет добродетель как любое качество, способствующее выживанию; и в наших предрассудках мир природы - это сцена прожорливости, похоти, жестокости, резни и бессмысленного расточительства. И все же из этой ужасной борьбы, считал Мандевиль, человек выработал язык, социальную организацию и моральные кодексы как инструменты социальной сплоченности и коллективного выживания. Похвала и порицание не оправданы природой, но они оправданы как средства, с помощью которых, взывая к человеческому тщеславию, страху и гордости, мы можем поощрять других к действиям, выгодным для себя или группы.

Почти все, кто слышал о Мандевиле, ругали его как циничного материалиста. Вольтер, однако, соглашался с ним в вопросе о пользе роскоши, а физиократы Франции аплодировали его мнению о том, что если дать волю человеческой жадности, то она заставит гудеть колеса промышленности. Причудливый доктор, вероятно, признал бы, что его парадокс "Частные пороки - это общественные блага" был в значительной степени игрой слов, слишком вольно сформулированных. Такие "пороки", как скупость, амурность, драчливость и гордыня, когда-то были "добродетелями" в первобытной борьбе за существование; они стали пороками только тогда, когда вышли в обществе за рамки социального блага; они стали общественными благами благодаря контролю со стороны образования, общественного мнения, религии и закона.