Читаем Volume IX: The Age of Voltaire полностью

Volume IX: The Age of Voltaire

В "Эссе о человеке" нас прежде всего поражает непревзойденная компактность стиля. "Я выбрал стих, - говорил Поуп, - потому что обнаружил, что могу выразить их [идеи] более кратко, чем в прозе". 46 Никто, даже сам Шекспир, не сравнился с Поупом в умении собрать бесконечное богатство - по крайней мере, значительный смысл - в небольшом помещении. Здесь в 652 двустишиях содержится больше запоминающихся строк, чем в любой другой равной области литературы за пределами Нового Завета. Поуп знал свои пределы; он явно отказывался от оригинальности идей; он предложил перефразировать деистическую и оптимистическую философию в синкопированном искусстве, и ему это удалось. В этой поэме он отбросил свое католическое вероучение, по крайней мере, временно. Он сохранил Бога только как Первую Причину, которая не проявляет никакого "особого провидения", чтобы помочь добродетельному человеку от козней злых. В этой системе нет ни чудес, ни богодухновенных Писаний, ни падшего Адама, ни искупительного Христа; смутная надежда на рай, но ни слова об аде.

Многие критики осуждали поэму как версифицированный гуманизм. "Правильное изучение человечества - это человек" определяло один из аспектов гуманизма и, казалось, сводило на нет всю теологию. Когда "Эссе" было переведено на французский язык, на него набросился швейцарский пастор Жан Крусаз, утверждавший, что Поуп оставил Бога на обочине в поэме, призванной показать пути Бога к человеку. На защиту Поупа от этой чужеродной атаки встал не кто иной, как энергичный Уильям Уорбертон; поэма, ручался будущий епископ, была произведением безупречного христианского благочестия. Чтобы успокоить духовенство, Поуп опубликовал в 1738 году прекрасный гимн "Всеобщая молитва". Ортодоксы не были вполне удовлетворены, но буря утихла. На континенте "Эссе" приветствовали с гиперболами; "по моему мнению, - судил Вольтер, - это самая прекрасная, самая полезная, самая возвышенная дидактическая поэма, которая когда-либо была написана на любом языке". 47

В 1735 году Поуп предварил томик сатир "Посланием к доктору Арбутноту", защищая свою жизнь и произведения и разгоняя дальнейших врагов. Здесь появилось знаменитое изображение Эддисона в роли "Аттикуса" и убийственное разоблачение амбисексуального лорда Херви, который ошибся, назвав Поупа "жестким, как твое сердце, и неясным, как твое рождение".48 Поуп поразил его в роли "Аттикуса". 48 Поуп запечатлел его в образе "Споруса" в строках, которые показывают поэта в его лучших и худших проявлениях:

Что? Эта штука из шелка,

Sporus, этот просто белый творог из молока?

Сатира или чувство, увы, могут чувствовать Sporus,

Кто разбивает бабочку о колесо?

И все же позвольте мне взмахнуть этим жуком с позолоченными крыльями,

Это нарисованное дитя грязи, которое воняет и жалит...

Говорит ли он в цветочном бессилии,

И когда суфлер дышит, марионетка скрипит;

Или, на слух Евы, знакомая жаба,

Полупьяный, полуядовитый, он выплевывает себя за границу,

В каламбурах, или политике, или сказках, или лжи,

Или злоба, или пошлость, или рифма, или богохульство,

Его остроумие мечется между тем и этим,

То высоко, то низко, то мастер, то промах,

А сам он - одна мерзкая противоположность.

Земноводная штуковина! которая играет любую роль,

Пустяковая голова или испорченное сердце,

Попаданец в туалете, льстец в правлении,

То вышагивает леди, то гарцует лорд. 49

Поуп гордился своей искусностью в таких убийствах.

Да, я горжусь; я должен гордиться тем, что вижу

Люди, не боящиеся Бога, боятся меня. 50

Он оправдывал свою горечь тем, что эпохе грозило торжество глупости и нужен был скорпион, чтобы ужалить ее в разум. Но в 1743 году он пришел к выводу, что проиграл битву; в своей последней редакции "Дунсиады" он нарисовал мощную картину - предчувствия Донна в мильтоновских тонах - религии, морали, порядка и искусства во всеобщем мраке и упадке. Богиня Уныния, встав на престол, зевает на умирающий мир:

Она идет! Она идет! Соболиный трон смотрит

Ночь первобытная и Хаос древний!

Перед ней рассыпаются позолоченные облака фантазии,

И все его разнообразные радуги исчезают. ...

Как один за другим, в ужасе напряглась Медея,

Угасающие звезды исчезают с бесплотной равнины; ...

Таким образом, она чувствовала приближение и тайную власть,

Искусство за искусством уходит, и наступает ночь.

Видите, как скрытная Истина скрылась в своей старой пещере,

Горы казуистики возвышаются над ее головой!

Философия, которая раньше опиралась на Небеса,

Сокращается до своей второй причины и больше не появляется.