Воин-Пророк

Мир отступал в тень. С каждым днем Ахкеймион все меньше думал об Инрау и все больше размышлял о жизни с Эсменет. И о Келлхусе. Даже опасность, исходящая от Консульта, и угроза Второго Апокалипсиса стали чем-то банальным и далеким, словно слухи о войне между неизвестными бледнокожими народами. Сны Сесватхи обрушивались на него с прежней ясностью, но растворялись в мягкости ее прикосновения, в утешении ее голоса. «Ну, будет, Акка, — говорила она, — это только сон», — и все одолевающие его картины — рывки, стоны, плевки, пронзительные вопли — все таяло как дым. Впервые в жизни Ахкеймионом завладело нынешнее время, настоящее… Ее глаза, становящиеся обиженными, когда он брякал что-нибудь, не подумав. Ее рука, перебирающаяся к нему на колено, когда они сидели рядом. Ночи, когда они лежали обнаженные в палатке — голова Эсменет покоилась у него на груди, темные волосы струились по плечам и шее — и говорили о вещах, ведомых им одним.

— Это все знают, — сказала она как-то.

В ту ночь они ушли рано и теперь слышали голоса остальных: сперва шутливые протесты и громкий смех, потом полная тишина, порожденная магией голоса Келлхуса. Костер все еще горел, и они видели пятно света сквозь холст палатки.

— Он — пророк, — пояснила Эсменет.

Ахкеймиону стало страшно.

— Что ты говоришь?

Она повернулась и изучающе взглянула на него. Казалось, будто ее глаза светятся.

— Только то, что тебе требуется услышать.

— А почему мне требуется это услышать?

Что она говорит?

— Потому что ты так думаешь. Потому что ты этого боишься… Но прежде всего потому, что тебе это нужно.

«Мы обречены», — сказали ее глаза.

— Не смешно, Эсми.

Эсменет нахмурилась, но не сильно — как будто заметила прореху на одном из своих новых платьев кианского шелка.

— Сколько времени прошло с тех пор, как ты в последний раз связывался с Атьерсом? Недели? Месяцы?

— При чем тут…

— Ты выжидаешь, Акка. Выжидаешь, чтобы увидеть, во что он превратится.

— Кто — Келлхус?

Эсменет отвернулась, прижалась щекой к его груди.

— Он — пророк.

Она знала его. Когда Ахкеймион вспоминал прошлое, ему казалось, что она знала его всегда. Он даже принял ее за ведьму, когда они впервые встретились, и не столько из-за едва различимой Метки заколдованной ракушки, которую Эсменет использовала в качестве противозачаточного средства, сколько из-за того, что она угадала в нем колдуна буквально через пару минут. Казалось, будто у нее с самого начала был талант к нему. К Друзу Ахкеймиону.

Это было так странно — чувствовать, что тебя знают. Действительно знают. Что тебя ждут, а не опасаются. Что тебя принимают, а не оценивают. Странно чувствовать себя привычкой другого. И постоянно видеть свое отражение в чужих глазах.

И не менее странно было знать ее. Иногда она хохотала так, что у нее начиналась икота. А когда она разочаровывалась, глаза у нее делались тусклыми, словно пламя свечей, которым не хватает воздуха. Она любила класть руку ему на член и держать неподвижно, пока тот затвердевает. «Я ничего не делаю, — шептала она, — и все-таки ты встаешь ко мне». Она боялась лошадей. Она поглаживала левую подмышку, когда впадала в задумчивость. Она не прятала лица, когда плакала. И могла говорить столь прекрасные вещи, что иногда Ахкеймиону казалось, будто у него вот-вот остановится сердце.

Детали. Довольно простые по отдельности, но вместе пугающие и загадочные. Тайна, которую он знал…

Что это, если не любовь? Знать, доверять тайну…

Однажды, в ночь Ишойи, когда конрийцы устроили праздник с обильными возлияниями, Ахкеймион спросил у Келлхуса, как тот любит Серве. К тому моменту не спал только он, Ксинем и Келлхус. Все они были пьяны.

— Не так, как ты любишь Эсменет, — ответил князь.

— А как? Как я люблю ее?

Он споткнулся и зашатался в дыму костра.

— Как рыба любит море? Как… как…

— Как пьяница любит свой бочонок! — хохотнул Ксинем. — Как мой пес любит твою ногу!

Ахкеймион поблагодарил его за ответ, но ему хотелось услышать мнение Келлхуса. Всегда и везде — мнение Келлхуса.

— Ну так как, мой князь? Как я люблю Эсменет?

В голосе его проскользнула нотка гнева.

Келлхус улыбнулся, поднял глаза. На щеках его блестели слезы.

— Как дитя, — сказал он.

Эти слова выбили землю из-под ног Ахкеймиона. Колени подогнулись, и он упал.

— Да, — согласился Ксинем.

Он смотрел куда-то в ночь и улыбался… Ахкеймион понял, что эта улыбка адресована ему, его другу.

— Как дитя? — переспросил Ахкеймион, отчего-то и сам чувствуя себя ребенком.

— Да, — отозвался Келлхус. — Не спрашивай, Акка. Просто так есть… Безоговорочно, полностью.

Он повернулся к колдуну. Ахкеймион очень хорошо знал этот взгляд — тот самый взгляд, который он так желал встретить, когда внимание Келлхуса было обращено на других. Взгляд друга, отца, ученика и наставника. Взгляд, в котором отражалась его душа.

— Она стала твоей опорой, — сказал Келлхус.

— Да… — отозвался Ахкеймион.

«Она стала моей женой».

Вот это мысль! Он просиял от детской радости. Он чувствовал себя великолепно пьяным.

«Моя жена!»

Но позднее, той же ночью, как-то вдруг получилось, что он занялся любовью с Серве.