Военное детство и вся жизнь

Зимой на улице я почти не бывала. Просто было не в чем выйти на мороз. Иногда, если мама была дома, она отправляла меня на улицу в валенках Юры. Валенки были сильно велики, особо не побегаешь. Своего пальтишка тоже не было. Где-то в хламе нашли остатки старого пальто Клары. Раздобыли где-то рулончик наждачной шкурки на матерчатой основе. Отмочили абразив, покрасили полученную ткань и покрыли ею это пальтишко. Можно было выйти в люди. Ну я и вышла… да один только раз. Как на грех, ближе к весне ощенилась Динка, принеся не меньше пяти щенков. Они подросли, стали игручие, кусучие. В результате я пришла домой в пальто из ленточек. Бязь от наждачки рвалась легко, ровно и с веселым треском. Щенкам забава нравилась. Мои портнихи, мама и тетя Лиза, только ахнули, но не заругались, как я ожидала, а долго хохотали над моим видом. Хохот хохотом, а до весны я уже окончательно просидела дома и вышла на улицу, когда щенков уже раздали.

Летом, когда подсыхало, ребятишки бегали по улице босиком. Стеклянную посуду и бутылки тогда не бросали и не били, и стекол в земле почти не было. Мне же, девочке, тетя Лиза вязала крючком из толстой пряжи тапочки. Их хватало ненадолго, она снова вязала. Сестры жили дружно и вместе заботились обо всех своих детях.

Наконец-то наступила весна 1945-го года! Я отца не помнила, а тут мне на улице сказали девчонки, что к нам в дом зашел военный, наверное, мол, твой папа. Я кинулась бегом домой и, о счастье! – мой папа сидит в комнате! Я с криком «Папа!!!» бросилась к нему. Он взял меня на руки и спокойно сказал, что он не мой папа, а дядя Федя (Богатенков). Я и его-то никогда не видела. Как тут поймешь, кто твой папа, а кто нет? Я, конечно, разревелась. Меня все стали успокаивать, говоря, что папа скоро приедет.

В конце мая мама получила телеграмму, что папа едет в отпуск домой. Поезд приходил ночью. Тогда таких поездов было много, и целыми днями и ночами народ толпился на вокзале – встречали фронтовиков. Мама с тетей Лизой тоже убежали на вокзал, а мы остались втроем дома ждать. Но в вокзальной толчее мама с папой разминулись, и он пришел домой один. Юра с Кларой его хорошо помнили и пустили в дом. Папа! Наконец-то! Я была на седьмом небе от радости! Папа взял меня на руки, усадил на колени, угостил всех детей каким-то немецким печеньем. Я его съела только из любви к папе. Печенье было какое-то соленое и противное на вкус.

И так нам было хорошо! Отец нас расспрашивал о наших делах, мы его о войне. Было радостно и весело. А тут и наши мамы вернулись. Вот где началась настоящая радость! Нескоро успокоились. Уселись продолжать разговор. Папа снова усадил меня на колени и тут тетя Лиза вдруг спрашивает: «Нелличка, ты кого больше любишь, маму или папу?» У меня сорвалось с языка «Маму» и тут же захлестнула волна ужаса, когда я услышала, как отец сказал: «Ну и иди к своей маме». Я это помню, как ничто другое и даже сейчас мне до слез больно и обидно: взрослые люди, зачем вы так не мудры? Неужели не понятно, что нельзя задавать такой вопрос ребенку, да еще в такой ситуации? Да и отец тоже оказался хорош. Мог бы все обратить в шутку, а тут случилась трагедия! Через какое-то время все успокоилось, но мне кажется, он своей обидной оплошности тоже не забыл.

Вот уж сколько лет прошло, а эта детская заноза все еще болит.

Потом пришли еще родственницы. Мой отец оказался один одинешенек вернувшийся мужчина на всю родню. Естественно, пьянка-гулянка, песни, пляски под балалайку, шум, крик, слезы, матерщина. Все как обычно в такой ситуации в русских семьях.

Отец вроде бы уже обжился дома, как внезапно выяснилось, что у него где-то в армии завелась зазноба и он всерьез подумывал увильнуть от мамы. В мамины планы такой расклад совсем не входил и она, приложив удивительные для неё организаторские способности, устроила так, что, когда отец засобирался назад в часть, которая стояла в Барановичах, поехала с ним.

Нас с Юрой оставили на временное попечение тете Лизе. Мы с тетей Лизой проводили родителей на вокзал. Возле вагона мама нас поцеловала, мол, ну ладно, до свидания. А когда поцеловал отец, я так разревелась! Уже много лет спустя отец мне как-то признался, что его так тронули мои слезы, что он именно тогда засомневался в серьезности своих намерений остаться в Белоруссии с другой женщиной.

Маме удалось вернуть себе мужа, для чего потребовалось и на совесть давить, и командиру части жаловаться, и самой проявлять в отношении заблудшего супруга чудеса нежности и всепрощения. Любовница осталась в Барановичах, а родители в августе вместе вернулись домой.

Вероятно, у папы этот любовный эпизод был спровоцирован военным лёгким отношением к жизни и смерти и модной тогда уверенностью в том, что «война все спишет». Кроме того, его временная пассия помимо женских достоинств была владелицей коровы и немецкого мотоцикла с коляской. Мужчине устоять против таких чар было очень трудно.