Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я подтверждаю, что в результате расследования инквизитора Рикельмо даже бедный падре Фелипе впал в уныние и пил в то лето как никогда. Каждый вечер он засыпал в таверне над кувшином, чем вызывал в равной степени огорчение и смех. Он не давался даже этой бедной старой тряпке Эракле, пытавшейся увести его домой. Он ругал ее и колотил по спине, словно предчувствуя, что водоворот нашей гибели затянет и его, что и его приравняют к еретикам, которых, уверяю вас, едва появившись здесь, он ненавидел с великой яростью. Но потом Интестини изменила его, как это случилось и со всеми нами. Да, я знаю, что охваченный страхом, он поет вам сейчас в темнице о демонах, бродящих по вершинам в облике черных собак и козлов, о смерти, скрытой в скорлупе ореха, и, наконец, о чарах и заговорах, которые отведут любой удар клинка и остановят в полете стрелу. Я также знаю, что он поведал вам множество сказок о тайных плясках на горных лугах, куда заманивают богобоязненных монахов и самым жестоким образом лишают жизни, как это случилось со святым Калогером. Но прежде чем вы, добрый господин, начнете выяснять, кто из нас ведет свой род от псоглавцев и как мы служили демонам, подумайте, не является ли смерть инквизитора Рикельмо частью все той же жестокой насмешки, которую устроил своим рассказом мой дядя Ландольфо. Ибо вы грешите гордыней, синьор, полагая, что за несколько ничтожных месяцев проникли в наши секреты и самые сокровенные тайны. Нет, синьор, один хитрый старик вермилианин умудрился выставить вас дураками. Со всеми своими книгами, молитвами и орудиями пыток, вы совершенно беспомощны и потерялись в этих рассказах, где ответом на одну ложь является другая ложь. И теперь вся эта ложь громоздится в одном месте и завязывается в узлы столь же тугие, как и те, которыми крепят веревки к коловоротам, прежде чем доверить им жизнь вермилиан, спускающихся вглубь земли. Точно так же связаны и все мы, жители деревни Киноварь и трех других поселений Интестини, даже если мы испытываем смертельную ненависть друг к другу, что тоже бывает.

Все это – правда, поведанная рекомой Ла Веккья и беспристрастно записанная. Поскольку же сама она остается неграмотной, по прочтении я засвидетельствовал вместо нее своей рукой.

Записано мной, доктором Аббандонато ди Сан-Челесте, епископом сего трибунала.

XXV

В деревне Чинабро в приходе Сангреале, в тайном зале трибунала, в пятницу двадцатого дня ноября месяца, в будний день, в первый час утра, доктор Аббандонато ди Сан-Челесте приказал снова привести из тайной тюрьмы женщину, именуемую Ла Веккья, что и было сделано, и она предстала перед судом.

По указанию Его Святейшества викария она была допрошена в строгом уединении оным Аббандонато ди Сан-Челесте относительно смерти брата Рикельмо и показаний жителей прихода Сангреале, которые зачитывались ей по порядку.

На вопросы она отвечала, громко смеясь, плача и бия себя в грудь, так что многое приходилось повторять и спрашивать заново.

Я ответствую, что мне зачитали присягу этой лживой потаскухи Мафальды и ее четырех кумушек: Гиты, Нуччии, Эвталии и Теклы, которые такие же распутницы, как и Мафальда. Они лгут бесстыдно, будто видели меня в тот день, когда убили этого бедолагу Рикельмо. Мол, разговаривала я с ним по-дружески на тропинке, ведущей на Сеполькро, как будто показывала ему дорогу, и тем самым направила прямо в ловушку, заранее приготовленную, чтобы лишить его жизни.