Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я ответствую, что не удивляют меня клятвенные показания жены Лупе, зачитанные здесь по вашей милости, что супруг ее, пока не ушел в лесную чащу, преданно служил герцогу, а другие егеря относились к нему с должным уважением, что принадлежал он к кающемуся братству и на крестных ходах нес самую большую хоругвь святой Бенедикты. И никогда, по словам жены, не пренебрегал он постами в предписанные дни, охотно посещал храмы, давал милостыню и другими способами поддерживал нуждающихся. Только колдовство лесной ведьмы, как клянется эта несчастная женщина, полностью изменило его сердце и наполнило его предательской черствостью. Однако он сохранил следы былой доброты, потому порой, сумев улизнуть из-под бдительного взгляда угнетательницы, он пробирался среди ночи в родной дом, чтобы поцеловать головы спящих деток. Он жаловался тогда, что в его груди поселился демон и пытает его живым огнем, когда он старается противиться грабежу и смертоубийству. И лишь изредка, когда кровожадный демон засыпал, ему удавалось вернуть себе власть над собственным телом, и тогда сознание совершенных преступлений доставляло ему невыносимые страдания. Он не мог очиститься молитвой или покаянием, потому что демон с неимоверной силой отталкивал его от освященной земли и заставлял постоянно возвращаться к ведьме.

Я ответствую, что мне известны и последующие показания этой несчастной женщины, которая утверждает, будто ведьма нашла ее мужа в лесу при смерти, но не стала его спасать, а занялась мерзкими чарами. Она разверзла грудь и вложила в рану сердце своего мертвого любовника и сообщника по колдовству, а затем терновой ветвью скрепила с сердцем Лупе, уже перестававшим биться. Так она спасла Лупе жизнь, одновременно превратив в своего раба. Каждую третью ночь он прибегал к ней, чтобы она вновь вскрывала ему грудь и смачивала соединенные сердца варевом из невинной крови и вермилиона, ибо только такое зелье мешало их разложению. Поэтому, желая сохранить жизнь, он защищал ее от всяких бед и по наущению демона совершал самые ужасные преступления.

Признаю, синьор, – а что еще мне сказать? – что это прекрасная история, одна из тех, что охотно рассказывают зимними вечерами, потому что она полна печали и внушает страх. Дети Лупе обязательно передадут ее своим детям и со временем, возможно, даже начнут гордиться родителем, который хотя и погубил очень многих невинных людей, но прожил необыкновенную жизнь. Для меня нет ничего удивительного в том, что их несчастная мать предпочла сочинить эту милую сказку, полную волшебства и чудес, чем рассказать правду о супруге, который задолго до встречи со мной слыл злобным и жестоким грубияном и, по свидетельству соседей, порой оскорблял и бил ее; согласитесь же, что гораздо удобнее приписать такое неистовство демону, нежели человеку из плоти и крови.

Я ответствую, что, освободившись от Лупе, я жила еще какое-то время в хижине дровосека в мире и согласии с соседями, ведь окрестность к тому времени вновь стала наполняться людьми, крестьяне возвращались к своим дворам, заброшенным во времена мора, поддавшись на посулы и подачки графских и епископских чиновников. И нет, никто из них не обвинял меня в запрещенных практиках или сношениях с демонами, что сами они непременно охотно подтвердят, если вы не сочтете за труд их найти. Кроме того, ни в моей хижине, ни в лесу, обысканном неоднократно по приказу герцога, не было найдено ни крупицы вермилиона, хотя, как вы полагаете, Лупе напал и разграбил не менее двух обозов, полных драгоценного груза. И несмотря на то, что иные его проступки невозможно оправдать, в этом деле, вероятно, на него списали махинации недобросовестных посредников, взявших на себя после смерти графа Дезидерио опеку над вермилионом. Воспользовавшись разбойничьей славой Лупе, они решили нечестно разбогатеть, свалив всю вину на бедного мужика. Возможно, именно они и сочинили эту историю про лесную ведьму, нуждавшуюся в вермилионе и крови невинных детей, чтобы оживить мертвого любовника, пусть и в чужом теле? Так или иначе, если в показаниях моих обвинителей, коих зачитано мне было, признаюсь, бесчисленное множество, и прозвучала нотка правды, то для вас, синьор, это все равно что по жужжанию мух, кружащих в жаркий день под бревенчатым потолком, пытаться понять смысл игр бегающих по глиняному полу детей; впрочем, мне порой кажется, что все мы мухи, вылупившиеся из яиц, отложенных много лет назад на драконьей шкуре, и теперь мы вынуждены крутиться и трудиться, пока не сдохнем, что предписано на роду у всех нас. Однако как бы вы ни старались, я по-прежнему не признаю все те преступления, что вы пытаетесь мне приписать, и повторяю еще раз, что ни колдовство, ни вмешательство демонов, ни, наконец, алхимические средства, с которыми я якобы познакомилась в лаборатории мастера Гильермо, не могут воскресить мертвых, ибо как жизнь, так и смерть находится в руках Творца.