Вода в решете. Апокриф колдуньи

Подтверждаю, что в те дни мастер Гильермо, уже ощутив кожей затхлый ветерок могилы, почти не покидал лабораторию. В ее стенах, вдали от посторонних глаз, он разрезал пополам лягушек, тритонов и желтопузиков, чтобы затем засыпать в кровоточащие еще раны чистый, мерцающий вермилион, который должен был закрыть смертельные порезы и вновь прирастить к безголовым тельцам отчлененные головы. Признаюсь, синьор, я согревала ему ноги и икры, когда среди ночи, испуганный дурным сном или ослепленный какой-нибудь свежей мыслью, он поднимался с постели, чтобы искать в старых книгах подтверждение своих догадок. Я толкла в ступке кусочки руды и растирала мази, когда он не желал доверять их состав предательской памяти своих учеников, предполагая, что они втайне крадут у него обрывки знаний, из которых он предпочел бы соткать себе смертельный саван. Мне он мог доверять, потому что, в отличие от подмастерьев, я не смогла бы запомнить и повторить знаки, которые он постоянно чертил на полях книг, картах и обрывках пергамента, покрывавших пол и столешницы в его лаборатории. И нет, синьор, вас не должно удивлять, что из множества слуг графа Дезидерио я выбрала престарелого безбожника с гнилым дыханием и впалой грудью. Он просто покупал мое тело с высокомерием старика, как это делают многие другие, когда преклонный возраст усиливает в них похоть.

Я также подтверждаю, что мастер Гильермо подпитывал свои увядающие силы яблоками любви и часто посреди ночи посылал ученика в мою комнату, чтобы он меня привел. Тогда я накидывала платье на голое тело и шла к нему, что не должно вас, синьор, удивлять, потому что у блудниц в их ремесле тоже есть свои слабости, и они любят похваляться друг перед другом, какую особенную птицу им удалось поймать. Алхимик представлялся мне достойной добычей, он платил чистым золотом. Металла этого у него было в избытке, поскольку внуки графа Дезидерио, сыновья его единственной дочери Аделины и наследники, призванные нести кровь рода в будущее, рождались пораженными великой немощью. До конца года болезнь забирала их из этого мира, с каким бы смирением мать ни молила святых о заступничестве. Не помогали щедрые приношения, паломничества и посты. Супруг Аделины исполнял свой мужеский долг с достойным восхищения упорством, изливая свежее семя в ее лоно, и каждый год наполнялось оно новой жизнью, которая вновь и вновь, едва открыв сей мир, угасала. Это происходило уже после того, как король Эфраим умер убогой смертью, а его слуги, словно унесенные осенним ветром, исчезли из наших замков, городов, сел, гор и долин. Однако графский двор по-прежнему не стряхнул с себя бремя смерти, что легло на берегу Тимори на его наследников, когда – как записано в книге – древо графа Дезидерио, гордое и буйное в своих трех молодых ветвях, было безжалостно срублено, после чего не смогло обрасти свежими ветвями и вновь зазеленеть.

Признаю, полностью осознавая смысл своего свидетельства, что мастер Гильермо занимался запрещенным искусством некромантии, пообещав графу исцелить его внука. Но я сомневаюсь, что он обязался воскресить его сыновей, убитых у Тимори, как убеждают вас мои гнусные соседи, брызжущие слюной клеветы в нишах стен, углах конюшен и отхожих местах. Как бы он это мог совершить, если по воле короля Эфраима им отказали в погребении, и по сей день никто не может найти их тел, как если бы этот тиран заранее встал на защиту законов Божьих, кои граф в своем отчаянии решил нарушить. Но мне ничего об этом не ведомо, ибо мастер Гильермо не делился со мной своими замыслами, и если он и давал своему синьору какие-то обещания, то, вероятно, делал это без свидетелей.