Вода в решете. Апокриф колдуньи

Я горела, синьор. Меня сжигал столь яростный огонь, словно я стояла на костре вместо моего сладкого Одона, и пылал он так жарко, что демоны слетались к нему, как трутни на мед. Они питались моим гневом, пока я черпала их силу, погружаясь все глубже в запретные искусства и обретая в них мастерство. В то же самое время мой брат Сальво погрузился в колдовские книги, которые, хотя и запрещены, но, словно бродячие гуси, присаживаются под навесы монастырских библиотек, чтобы переждать весенние грозы и осенние бури. Меня удивляет, что переписывать их и хранить в скрипториях дозволено и считается в порядке вещей, как будто вы, монахи, не боитесь скверны, от которой так заботливо оберегаете своих прихожан. И именно так, по вине колдовских книг, моему брату Сальво пришла в голову страшная мысль выступить против самой смерти, а я, с замутненным после потери Одона разумом, не смогла и не захотела его остановить.

В те годы многие мои любовники носили монашеское одеяние. Я не расспрашивала их, клялись ли они в верности своему алчному Богу из истинной набожности или по расчету – ради жирных куропаток в монастырях и легкого подаяния. Когда же их, разгоряченных вином и греховной любовью, я как бы в шутку уговаривала показать мне вещи, недоступные для простого люда, они с большой радостью отводили меня на перепутье дорог или в укромные закоулки кладбища, отмеченные внезапной смертью и несчастьем, потому что там, как известно, легче всего встретить бродячих духов, чтобы затем заключить в магический круг и призвать к послушанию. Их магические приемы и чары в своем большинстве оказывались незатейливой ворожбой, которой забавляются в монастырских стенах скучающие клирики, если им не хватает вина и продажных женщин, что тайно провозят в конвент переодетыми в безусых школяров или спрятанными в бочках для селедки. Случалось, правда, что глупая монашеская игра оборачивалась серьезным преступлением, когда какой-нибудь мелкий бес отвечал на призыв и, если мне везло, разрывал моего незадачливого поклонника. И я скажу вам, что, глядя на их смерть, я думала о моем Одоне, и вид свежей крови приводил меня в несказанный трепет, а потом я ловила отъевшихся и беспомощных демонов в сеть заклинаний, найденных моим братом Сальво во время вечернего отдыха, пока его собратья покрывали свои костлявые хребты ударами кнута, и я упивалась этой мерзостью, как вином.

Охваченная гордыней, я пренебрегла осторожностью, и внезапно демоны, над которыми, как казалось, я имела власть, запрыгнули мне в горло. Вам следует знать, синьор, что для злых духов есть нечто более вожделенное, нежели свежее мясо, и ни одно убийство не может удовлетворить их надолго. Нет, я не испытывала страха перед ними. Я думала, что у меня уже отняли столько, что новая потеря не причинит мне вреда. Вероятно, моя дерзость побудила их к нападению, ибо они всегда готовы унизить и предать своих хозяев, а мне, как я думала, уже было все равно. Но тогда они поразили меня, лишив в одно мгновение юности, красоты и силы покорного тела, чтобы впредь отобрать у меня хрупкие мгновения забвения, которые дарят вино, жирная пища или тайные наслаждения.

Во второй раз я встретилась со своим братом Сальво, когда, наполовину сломленная, я притащилась в монастырь, чтобы умолять его о помощи и обратить вспять это жестокое колдовство, все глубже погружающее меня в темную воду старости. Я сидела на лестнице, в толпе стариков, воняющих гнильем и собственным пометом, ожидая, когда откроются двери в монастырскую кухню и братишки вынесут корзины с помоями из трапезной. Они обычно делают это перед наступлением сумерек, и под аккомпанемент бьющих колоколов нищие бросаются друг на друга, сражаясь за кусок хлеба, смоченный в соусе, или за мозговую кость. Прежде чем замолчат куранты, в грязи остаются лишь пустые корзины, нищие грозят друг другу кулаками и желают мучительной смерти, а монах тем временем взирает на них снисходительно, как на баранов, бодающихся на весеннем дерне.