Внутри

— Да, ведь мы обсуждаем место, куда попал Руслан. Екатерина, люди пропадали всегда, столько, сколько существует человечество. Порой это были случайности — зашел не туда, заблудился, умер, да так и остался лежать неопознанными костями. В других случаях, это было делом рук их собратьев: увели, обманули, убили и спрятали тело. Вот и пропавший без вести! Но были и третьи случаи, когда люди просто исчезали. В один миг они были, в другой их не стало, иногда — вместе со всеми вещами, которые у них были, а иногда вещи оставались, но людей все равно не было, как не было никакого разумного объяснения: куда же они делись? Третий случай стал загадкой, вызовом, который приняли люди, пресыщенные банальными проблемами. Кто-то пытался решить эту загадку самостоятельно, кто-то объединялся с коллегами, вот как я. Прошу заметить, что в наши дни речь уже не идет о тайных сообществах, скорее, это научный интерес, объединяющий разных людей.

Причем каких людей! Судя по словам Тарасова, этим занимались все, от историков до физиков-ядерщиков. Каждый из них искал ответ в своей плоскости науки, но по отдельности они ничего не могли добиться, зато вместе, объединяя крупицы добытых знаний, они сумели построить более-менее логичную теорию.

Среди загадочно исчезнувших людей некоторым случаям все равно находилось хоть какое-то объяснение, рано или поздно, их отметали, как погрешность. Основной акцент делался на тех, кто действительно пропал.

— Мы обратили внимание, что происходит это чаще всего в определенных местах. Не всегда, однако иногда закономерность можно отследить.

— Вроде Бермудского треугольника? — спросила я.

— Да, как вариант, хотя в большинстве своем, эти места не так… хм… раскручены и популярны. Я и мои коллеги пришли к выводу, что привычное нам пространство в этих местах иногда просто разрывается. Людей, которые имели несчастье оказаться возле разрыва, утягивает, их влечет за собой сила, которой они не могут сопротивляться. Да что там говорить, все происходит так быстро, что они порой и понять не успевают, что с ними случилось.

Я вспомнила те рисунки, которые он делал для Ирины Георгиевны. Да, там было нечто похожее на расслоение пространства… Вот обычный мир со счастливыми человечками. А рядом с ним — нечто похожее, но не совсем понятное, и человечки там уже не счастливые. И даже, пожалуй, не человечки.

Тарасов изучал все это в теории, чуть ли не вслепую шел. Но я-то там была! Я видела, что кое-что он угадал. Это был мир, где тоже существовал дом моей тетки, и сад при нем, и забор, но все это — какое-то искаженное, опасное, едва ли способное стать даже временным укрытием, не то что постоянным жильем.

Если бы Тарасов узнал, как много я видела, он бы меня уже на опыты сдал. Но я помалкивала, те воспоминания просто помогали мне лучше понять его.

— Мы не знаем, что происходит с этими людьми дальше, — продолжил Тарасов. — Всю информацию, что у нас есть, а ее немного, мы получаем от тех немногих, кому удалось вернуться.

— Значит, такие есть! — оживилась я. Вот что было для меня главным!

— На моей памяти не было, но в истории были такие случаи. Как правило, это глубоко травмированные люди… Зато живые. К сожалению, большинство известных случаев зафиксированы в далеком прошлом. Тогда, как и следовало ожидать, вернувшимися в большинстве своем были безграмотные крестьяне и солдаты. Все, что они видели, они объясняли с точки зрения своих примитивных богов, царства мертвых и прочего фольклора. Таков уж человеческий мозг: он стремится в неведомом найти известное — или хотя бы подобное известному.

Его понесло куда-то в сторону философии, пришлось возвращать его к основной теме:

— Но по их показаниям удалось установить, куда они попадают?

— По их показаниям — в меньшей степени, иначе мы бы до сих пор, как дикари, бегали вокруг версии с Аидом. Нет, первые важные ответы начал давать нам двадцатый век, когда развилась наука, когда появились новые способы и инструменты для изучения окружающего мира. Энергия, радиационный фон, сканирование… Мы уже не разбирались в сказках, мы изучали явление!

Похоже, когда речь заходила о деле его жизни, он мгновенно переставал быть суровым. Тарасову вряд ли было так уж важно, кто его слушает — я или нобелевский комитет. Лишь бы ему готовы были верить, ведь обычно ему приходилось скрывать тайное знание, обладание которым — привилегия. А что ж за привилегия такая, если ею нельзя похвастаться?

Я опасалась, что мне опять придется направлять его, но нет, он сам вспомнил, ради чего он здесь.

— Так вот, это пространство… Было много споров о том, что это такое. Среди популярных теорий были зеркальное отражение нашего мира, теория мультивселенной, даже портал на другую планету. Последний, кстати, оказался не такой уж дикой версией, как казалось на первый взгляд.

— Вы шутите…

— А похоже, что шучу?

— Нет, но и на правду не очень-то похоже.