Внутренний голос

Бывали минуты, когда Козел готов был сдаться: сниму ТОГО. Сделаю дебют. А потом сниму ЭТОГО. Но в глубине души Козел понимал: если он снимет ТОГО, выйдет правдоподобная история. Не правдивая, а правдоподобная. А это нисколько не лучше, чем лживая. Даже подлее. На просмотр придут его учителя и коллеги. Будут смотреть и думать: снимать еще не научился, а продаваться уже научился. Молодец. И придется к каждому подходить и объяснять, что он не хотел ТОГО автора. Он вообще-то хотел ЭТОГО, но ему не дали. А Курица разведет крылышками – она редактор, всего лишь редактор.

И наутро Козел снова устремлялся к Курице и доказывал заикаясь. Когда он нервничал, его замыкало на согласных. Лицо останавливалось в напряженной, мучительной гримасе. Курица подсказывала ему конец слова, но, как правило, не угадывала, и приходилось начинать фразу сначала.

К концу беседы Курица сама начинала заикаться, у нее поднималось давление, болел затылок. В один из приступов она поняла: себе дороже – и пошла хлопотать за Козла.

Фильм запустили. Сняли. И положили на полку. Навсегда. Как говорил трехлетний сын: «на псю зизнь». На всю жизнь – одно большое НЕТ! Маленькую железную дверь в стене забили гвоздями, опечатали и повесили пломбу. Козел больше никогда не получит постановки. Одновременно с этим родился второй ребенок. Ошибка районной поликлиники. Просмотрели беременность. Пришлось рожать.

Козел с головой ушел в «материнство». Жена работала, он оставался дома. Отводил старшего в сад. Варил на семью. Убирал. Гулял с коляской, подружился с бабками и няньками, слушал дворовые сплетни и понимал: сплетни заменяют людям творчество. Так что творческое начало присутствует в любой жизни. Кирка иногда звонила, что задерживается, и возвращалась пьяная. Все как в нормальных семьях, только наоборот. Она – мужчина. Он – женщина. Козел не бунтовал. Смирился. Такая жизнь делает человека бесполым. И выхода нет. Менять профессию? Но он уже заражен творческим микробом. Любое другое дело – вранье. А сидеть с ребенком – все-таки не вранье. С сыном приходилось общаться на его уровне, разговаривать на его языке: «бай-бай», «ням-ням», разжигать и поддерживать в нем огонек сознания. Козлу иногда казалось, что сам он потихонечку превращается в неандертальца у костра: бай-бай, ням-ням, па-па, ба-ба… И этому не будет конца. Но вдруг…

Это вдруг влетело в дом в виде телефонного звонка. Звонили из конфликтной комиссии. Фильм сняли с полки и послали на фестиваль. Первая премия. Золотой приз. Козел – талант.

Курица звонила к нему домой, квохтала, что он молодец. Что он пробивной. Что так и надо. Хотелось, конечно, кое о чем напомнить, но неудобно в такую минуту. Как-то мелочно. Не по-рыцарски. Курица попросила дать ей рекомендацию в Союз кинематографистов. К Козлу прислушаются. Козел – авторитет.

Козел пообещал, попросил перезвонить. И уехал на семинар. И сидит сейчас под пальмой. Высматривает девочку-семинаристочку, с которой ему хотелось бы остаться вечером.

В семинаре – тридцать один человек. Каждый – индивидуальность. Штучный товар. Тридцать одна штука. Лет через сто, когда они все помрут, выяснится, что здесь сидело пять гениев. Не меньше.

Из тридцати одного – восемь девочек. Тоже уже не девочки.

Козлу нравилась Настя. Она сидела возле двери, курила и стряхивала пепел в бумажный кулечек. Все время молчала, смотрела вниз. Вид у нее был озабоченный и удрученный, как будто завтра ей надо ехать в город, делать аборт.

Козел не любил жизнерадостных. Они казались ему неглубокими. Он слушал лекцию о последствиях культа личности, смотрел на Настю, представлял себе, как они останутся вдвоем и он все ей о себе расскажет. А она будет слушать, и курить, и молчать. И говорить можно долго-долго. До утра.

Дни состояли из лекций, просмотров, обсуждений, но настоящий семинар начинался вечером. После ужина. Все забивались в одну комнату, притаскивали спиртное, кое-кто норовил на халяву. Рассаживались на кроватях, на полу и на подоконнике. И вот тогда… Дым стоял плотным слоем, как туман. Пять гениев еще не знали, что они останутся в вечности и вели себя как обычные запьянцовцы. Наружу рвалась особая энергия и особая тоска. А те, кто не останутся в вечности, подсознательно мучились напрасностью жизни. Но и те и другие были готовы умереть за Новое Слово. Все они были равны и все – боги. Несли в мир новое слово и собирались вести за собой.

Козел пил молча. Ждал, когда все откричат и разойдутся, а он останется с Настей до самого утра. А может быть, и вообще начнет все сначала. Его отношения с женой похожи на старый переваренный бульон, где со дна поднимаются пленки и муть. Хотелось новой любви на новых основаниях. Он – мужчина, она – женщина. Они будут заниматься одним делом и рожать общие фильмы. Козел смотрел на Настю, не мог отвести глаз, как будто его замкнуло на согласной.