Внеклассное чтение

– Никаких сетей, Джонсон (еще один Джонсон! – а куда деваться? Много их.), ни сетей, ни даже сачка. Я едва бросил подкормку – распаренный ячмень с виски, как у малыша Бена удилище чуть из рук не вырвало – это был вот этот «парень».

Мэлоу поднял сома еще повыше.

– Подожди-ка, Мэлоу, и перестань размахивать сомом! Да! Ты не очень-то маши сомом, а лучше скажи, кто дал тебе право швырять ячмень с виски в реку? И так эти белые журналюги

житья не дают, и кричат во всех передачах, что черные кварталы источник мусора. А теперь они, если узнают, просто сбесятся от радости, скажут – ну вот, негры опять льют виски в Миссисипи! Скажут – ну вот, негры опять портят экологию!

Придется заплатить штраф, Мэлоу.

Джонсон вытащил бланк из пачки, отпечатанных на «ксероксе» бланков-близнецов, и стал заполнять.

– Погоди-ка, Джонсон! – старик Хэм смотрел на пишущую ручку выпученными глазами, – я, может, ошибся от жары, может, я и не кидал ячмень с виски в реку, а ел его сам – да, точно, так оно и было!

– Тогда я конфискую сома для экспертизы – нынче очень просто установить, принимал кто-нибудь алкоголь или нет. Лаборатории такие есть.

Ближайшая «такая» лаборатория находилась в десяти милях вниз по реке.

Время шло к завтраку, и люди на заднем дворике, посыпанном белым песком, казались черным изюмом на белой тарелке.

Мистер Балли строго засопел.

– К нам приехал полковник Тодд с дочерью, и им было бы очень приятно отведать запеченного сома – вспомнить родные края. Я намерен купить его за сорок долларов, и, надеюсь, полиция не будет препятствовать честному бизнесу.

– О кей, Балли, валяйте.

Балли вытащил из заднего кармана четыре мятые бумажки, и протянул их Хэму, одновременно забирая сома у опешившего рыбака.

– Гони десятку, Мэлоу, да поживее! – сержант Джонсон был нетерпелив!

Верзила Чак дружелюбно склонился над Хэмом:

– Ты ведь обещал, Мэлоу, кое-что, за «помочь тебе в сделке»…

– Мэлоу, как насчет «в долг до понедельника»?

Спустя полчаса старик Хэм и Бенджамин Гарнер завтракали тушеными бобами на маленькой веранде у миссис Гарнер и рассказывали ей про рыбалку.

– И чего это, Хэм, вас понесло в эту «Луару» продавать сома? Там все пропитано белой ложью.

– Правда ваша, миссис Марта, – отвечал Хэм, выгребая ложечкой остатки «сома под арахисовым соусом» китайского производства, вот только что и купленного на выручку, – белая ложь! Теперь даже мы, черные, лжем, как белые, да, теперь такое время.

– Как это, дядя Джошуа? – спросил Бенджамин – Джошуа было настоящее имя старика Хэма.

– Белые думают только о себе, каждый о себе – и всё. Только о себе.

Бенджамин слушал и уяснял, что законы этой жизни таковы – если тебе повезло, все норовят это «везение» у тебя утащить, все буквально рвут у тебя кусок.

И еще – то, что ты выловил «сома», вовсе не значит, что «сом» этот принадлежит тебе.

Маленький Бенджамин нащупал проблему – что, действительно, принадлежит нам из того, что мы делаем?

… … …

Незадолго до поступления в школу Коленька Вертушков получил еще одну травму (психическую, нам ведь душа интересна), пожалуй, даже значительнее первой.

Он был с родителями в гипермаркете, похожем на Венецианский карнавал, мама и папа шли куда-то по сиреневым галереям быстрым шагом, радостно переговариваясь и окликая его поминутно (папа-врач получил вдруг большую сумму деньжат, и следовало их теперь потратить «с умом»), а он, Коленька, застревал возле каждой жемчужной витрины, возле каждого нарядного манекена – они завораживали!

Неожиданно он обнаружил, что родителей рядом нет, а есть только опасные, чужие люди – и всё. Ужас сковал его сознание так, что Коленька не смог даже заплакать. Он прижался лицом к витрине и закрыл глаза. В этой позе его и нашел очень рассерженный папа. Ничего не говоря, он схватил сына за руку, молча спустился с ним на стоянку, и запер Коленьку в автомобиле.

Там Коленька просидел часа два.

Он был наказан, он был виноват, он «не шел вместе со всеми»!

И все два часа маленький мальчик, глядя в зеркало заднего вида на свое славное, грустное личико (интересно, но зеркало временами мутнело, и в нем появлялся безобразный, чужой лик «некого»), думал о том, почему его, Коли Вертушкова, интерес, любопытство, желание сильно и без разговоров переламывается требованием подчиняться «старшим». Почему «старшие» даже слышать не хотят о маленьком «я».

И почему «я» меньше чем «они»?

Ребенок взвешивал на весах своего сердца две вполне сравнимые величины – лик человека и лик коллектива. Интересно, что со времен Геродота лик общества описывают через лики отдельных героев, рисовать же портрет общества – непристойность. Самая, что ни на есть, порнография.

… … …

В один год Бенджамин Гарнер и Николай Вертушков пошли в школы, каждый в свою: Бен в скромную районную школу со старым глобусом, школу черных кварталов, которую заканчивали единицы, Коля в специализированную школу, расположенную в старинном особняке городского «благородного собрания», готовившую «под университет».

… … …

«Когда думаешь, что ты сделал для людей,

для бедных людей, прежде всего,

сравниваешь бедных, которые теперь,