Власть меча

Он думал о Мантатизи и Чаке, Мзиликази, Шангаане и Ангони и внезапно с поразительной ясностью увидел, с чего они начинали, сидя вот так же где-то в глуши у маленького костра, в окружении немногих людей, и как будущие вожди зачаровывали их, захватывали их воображение и дух шелковыми петлями слов, воспламеняя их мечтами.

«Я стою у начала чего-то такого, чего еще не понимаю, – думал он. – Все, что я до сих пор сделал, было лишь моим посвящением; все прежние сражения, убийства и стремления были всего лишь тренировкой. А теперь я готов к новому, чем бы оно ни оказалось, и Мозес Гама поведет меня к нему. Мне незачем знать, что это такое. Достаточно и того, что я пойду туда, куда и он».

Он жадно слушал, когда Мозес называл незнакомые ему имена и излагал идеи, совершенно для него новые и странно волнующие.

– Ленин, – сказал Мозес, – это не человек, это бог, сошедший на землю.

И все они с дрожью волнения слушали историю о земле на далеком севере, где все племена объединились вокруг этого богочеловека Ленина, свергли короля и таким образом сами стали божественными.

Их зачаровывал и возбуждал его рассказ о такой войне, какой прежде никто не видывал, и атавистическая жажда битвы обжигала их вены и билась в сердцах, твердая и жаркая, как лезвие боевого топора, когда он становится красным на наковальне кузнеца. Мозес называл эту войну революцией, и, когда он объяснил им все, они увидели, что тоже могут участвовать в этой славной битве, они тоже могут зарезать королей и стать божественными.

Дверь в начале вагона заскрипела, откатываясь в сторону. Белый надзиратель вошел внутрь и остановился, упирая руки в бедра и мрачно усмехаясь, и люди сразу опустили головы и уставились в пол, скрывая взгляды. Но те, кто сидел рядом с Мозесом, избранные, элита, начали понимать, где может вспыхнуть битва и кто те короли, которых следует зарезать.

Белый ощутил напряженную атмосферу вагона. Она была плотной, как вонь, исходящая от немытых черных тел и от уборной в углу вагона; воздух словно напитался электричеством, как полдень убийственного ноябрьского дня перед тем, как начинаются большие дожди; надзиратель быстро нашел взглядом Хендрика, сидевшего в центре вагона.

«Одна гнилая картофелина, – с горечью подумал он, – и весь мешок пропал».

Он прикоснулся к висевшей на поясе дубинке. Он давно понял, что трудно орудовать хлыстом в тесном вагоне: хлыст слишком длинный, чтобы эффективно справляться с ним. А вот дубинка была отличным орудием – четырнадцать дюймов крепкого дерева, к тому же ее конец был просверлен и наполнен дробью. Он легко мог сломать ею кость, разбить череп и мгновенно убить человека, если понадобится, или же ударить достаточно осторожно, чтобы просто оглушить черного. Надзиратель был настоящим артистом в этом деле, как и в действиях хлыстом, но всему свое место и время. Сейчас был момент дубинки, и он медленно пошел по вагону, делая вид, что не обращает внимания на Хендрика, всматриваясь в лица людей, мимо которых проходил, видя в их угрюмости новое бунтарское настроение и все более злясь на человека, затруднившего его работу.

«Надо было заняться им с самого начала, – с сожалением сказал он себе. – Я ведь почти чувствовал, что медлить нельзя. И это я, который любит тихую жизнь и легкий путь. Ну, мы сейчас все исправим».

Он небрежно взглянул на Хендрика, когда очутился рядом с ним, а потом краем глаза увидел, что большой овамбо слегка расслабился, потому что белый направился дальше по проходу между скамьями.

«Ты этого ждешь, приятель. Ты знаешь, что это должно произойти, и я не собираюсь тебя разочаровывать».

В дальнем конце вагона он помедлил, а потом, словно вспомнив что-то, медленно пошел обратно, усмехаясь себе под нос. Теперь он остановился прямо перед Хендриком и шумно пососал больной зуб.

– Посмотри на меня, черномазый, – вежливо предложил он, и Хендрик поднял голову и уставился на него.

– Где тут твои вещи? – спросил надзиратель. – Который багаж твой?

Хендрик оказался застигнутым врасплох. Он сразу подумал об алмазах в сетке над его головой и невольно посмотрел на свой кожаный мешок.

– Хорошо.

Белый вынул мешок из сетки и бросил на пол перед Хендриком.

– Открой! – приказал он, все так же усмехаясь и держа руку у бедра, на дубинке.

– Ну! – Усмешка превратилась в холодный волчий оскал, когда Хендрик продолжил сидеть неподвижно. – Открой это, черномазый! Давай посмотрим, что ты прячешь.

Пока что этот прием его не подводил. Даже самые покорные невольно реагировали, пытаясь защитить свое имущество, пусть даже оно ничего ценного собой не представляло.

Хендрик медленно наклонился вперед и развязал тесемку на мешке. А потом снова выпрямился и безразлично замер.

Белый наклонился, схватил мешок за нижние углы и опять выпрямился, не сводя глаз с лица Хендрика. Он энергично встряхнул мешок, высыпая на пол его содержимое.

Первым упало одеяло, и надзиратель развернул его, ткнув носком ботинка. В одеяло были завернуты жилет из овечьей шкуры и другая одежда, а еще девятидюймовый нож в кожаных ножнах.