Влас

Вероятно, старший брат водил его по тем самым местам, из которых он делал столь глубокую тайну: драгунские казармы, мельница, униатский крест... О чем они говорили? Я смутно предполагал, что они не верят в мой талант и осуждают меня, решив, что ничего не выйдет... Однажды я полунамеренно подслушал их разговор. Это было вечером, летом; подмигивали бесшумные зарницы, каштановое дерево на дворе казалось огромным, немым, с черными лохмотьями на ветвях вместо листьев. Я забрался в дровяной сарай, где всегда пахло чистым запахом свежераспиленного дерева. Я думал свои обычные мысли: множество людей, тесно собравшись, восторженно говорят обо мне, а один незнакомый (студент?) подходит и угрюмо против воли произносит:

-- Позвольте пожать вашу руку.

Я протягиваю ему руку, и он так угрюмо и неуклюже жмет ее, что я здесь, в сарае, чувствую боль в пальцах...

... Вдруг приходят Юрий и Вадим, садятся на порог. Темно; я их едва различаю; у меня легкий шум в голове, из опасения, что они меня откроют. Вероятно, они смотрят на звезды.

Вадим. -- Не все дни похожи друг на друга.

Юрий. -- А что?

Вадим. -- Бывают лже-дни.

Юрий. -- Что?

Вадим. -- Не знаю. Лже-дни (у него ссыхается голос; он кашляет.

Юрий -- тоже; я, уткнувшись в рукав, неслышно -- тоже).

Юрий. -- Собственно, понятие времени изобретено человеком.

Вадим. -- Зимою со мной случился такой лже-день.

Юрий (извиняя, объясняя). -- Вероятно, так что-нибудь...

Вадим. -- Нет, наверное.

Юрий. -- Может быть, простуда?

Вадим. -- Нет. Это было 29-го января.

Юрий (опровергая, словно ловя на неточности; словно Вадим утверждал, что Гоголь, а не Пушкин). -- 29-го января умер Пушкин.

Вадим. -- Может быть. Я запомнил этот день.

Юрий. -- Убит на дуэли.

Вадим. -- С утра ничего нельзя было заметить. Все шло, как всегда. Но после обеда...

Юрий. -- Жара не было?

Вадим. -- Какой жар?

Юрий. -- При простуде бывает жар.

Вадим. -- Но я вовсе не был простужен.

Юрий. -- Не-ет, при простуде всегда жар.

Вадим (смеется). -- Но я был здоров.

Юрий (смеется). -- Конечно, тогда другое дело... Почему же был лже-день?

Вадим. -- Потому что... После обеда я пошел гулять.

Юрий. -- Куда?

Вадим. -- По городу.

Юрий. -- Нет, лучше всего идти к униатскому кресту.

Вадим. -- Я шел по другой стороне Дворянской улицы, мимо церкви.

Юрий. -- Прямая дорога к униатскому кресту. Совсем недалеко, совсем недалеко, (смеется). Хотя опасно (качает головой, будто с кем-то спорит). Не-ет, туда опасно.

Вадим. -- Вдруг сразу большими кусками повалил снег.

Юрий. -- Ну, снег.

Вадим. -- Совершенно неожиданно... Сделалось как будто и светлее, и темнее.

Юрий. -- В котором часу?

Вадим. -- После обеда, в четыре.

Юрий (быстро сообразив, авторитетно). -- Темнее.

Вадим. -- Церковь была странная, и улица, и люди -- все. Тогда я подумал, что все это -- не настоящий день.

Юрий. -- Почему?

Вадим. -- Не знаю. Церковь была другая -- похожая, но все-таки другая. Вообще, я думал, что все это не может быть.

Юрий. -- Снег?

Вадим. --Вся жизнь. Весь город. Этого не может быть. Подумай: если, действительно, огромная, огромная жизнь, вселенная, то как же вот эта маленькая церковь и часовой магазин и улица называется "Дворянской"? Она не должна была иметь никакого названия, тогда, пожалуй, можно поверить.

Юрий (помолчав). -- Это и был лже-день?

Вадим. -- Ложный. Люди одетые, а вдруг под одеждой ничего нет? Неизвестно, есть ли там тело?

Юрий. -- Это уже кто-то сказал.

Вадим. -- Кто?

Юрий. -- Шопенгауэр... Мудрецы также.

Вадим. -- Не знаю. Я сам. Падал снег. Я был тогда уверен, что все неправда, все вот-вот может рассыпаться. Тогда я умру.

Юрий (с сомнением). -- Ну...

Вадим. -- Но самое главное: я встретил отца.

Много лет прошло, но я вижу: в темном небе вырезаны черные силуэты сидящих. Лохмотья на немых ветвях каштана качаются в стороны. Когда они так шевелятся, -- в моей груди ответно ноет счастье. Они давно уже облетели, эти листья с ветвей каштана, но теперь, когда вспоминаю, как они вечером, при подмигивающих зарницах, качались в разные стороны, -- в моей груди ответно ноет счастье.

Юрий. -- To есть? (У него очень небрежный тон. Как будто ему сообщают о вчерашнем незначительном пожаре; вероятно, он поднимает брови и морщит лоб).

Вадим. -- Мне показалось, что это отец. Небольшого роста с короткой шеей, широкие плечи. Он мне не понравился.

Юрий. -- Он тебе не понравился?

(Вадим откашливается, Юрий тоже; я сдерживаюсь; у меня сухо во рту).

Вадим. -- Бог его знает. Может быть, он не умер, а все время где-нибудь скрывался. И вдруг придет.

Юрий (с сомнением). -- Зачем, собственно?

Вадим. -- Так. Разве не может быть? Он шел впереди, а я сзади и думал: что, если это действительно он? Мне не было страшно.

Юрий. -- Спириты иногда...

Вадим. -- Если это был лже-день, то все могло случиться.

Юрий. -- Пожалуй.

Вадим. -- Я повернулся и быстро пошел домой. Мне было весело. Снег падал большими кусками. Они ничего не весили.

Юрий. -- Ну, вряд ли.

Вадим. -- Мне казалось, что если приду домой, то увижу в передней пару галош с буквами "Б. Б.".

Юрий. -- Почему "Б. Б."?