Визариум. Проникновение миров

– Да, конечно. Но что вы скажете, если я перечислю картины и коллекционный фарфор, которые вы по сговору с Антоном Петровичем вывезли из моей квартиры, пока муж отвозил меня в психиатрический диспансер? По моему завещанию все предметы искусства переходили в собственность музеев Павловска, и этот альфонс не смог бы ничего оспорить. Но вы справились. А особенно интересна бесследно пропавшая лучшая картина моего отца «Фламандские кружева», о судьбе которой даже ваш клиент не знает. И ваша жена не в курсе, откуда у вас этот холст.

Вадим Викторович застыл в кресле и стал похож на одну из скульптур склепа. Он не мигая смотрел на худое аристократичное лицо Галины Анатольевны и незаметно щипал себя за руку. Боли от щипков он не чувствовал, а вот гадкая липкая пустота в душе становилась всё ощутимее. Она медленно заполняла всё тело и мешала вслушиваться в слова его странной собеседницы.

– В ретроспективе ещё уточню, что до махинации с моей квартирой вы приняли посильное участие в нескольких подобных делах, но тем пострадавшим повезло, если можно так выразиться. Вряд ли вы отслеживали их дальнейшую судьбу, и сомневаюсь, что вам это интересно сейчас, но мне лично приятно знать, что все они живы и под присмотром родственников. Ведь вам было бы неприятно встретить здесь сейчас ещё восемь мёртвых стариков, правда?

Вадим Викторович кивнул и ничего не сказал. Она продолжила, сделав глоток из чашки.

– Когда были живы мой отец и мой первый муж, к нам часто пытались прибиться в друзья ценители искусства. Они льстили отцу, рьяно расхваливали его картины, восхищались обстановкой нашего дома и коллекциями посуды, а за спиной крутили пальцами у виска. Конечно, проживать в квартире, похожей на музей и среди бесценных шедевров подавать гостям пустой чай с простым печеньем – это блажь. Нам предлагали продать одну-две картины и питаться нормально всю оставшуюся жизнь. Они представить себе не могли, какое это богатство – горячий свежий чай и сдобное печенье. Они не знали, что такое блокада.

– Ох, прошу вас, не надо мемуаров блокадного Ленинграда. Все вас уважали и сочувствовали, но сколько можно об одном и том же? – К Вадиму Викторовичу наконец вернулся его любимый здоровый цинизм.

– Да, я увлеклась. Речь шла о псевдоценителях и о гиенах в мире искусства.

– Вы не там ищете виноватых, Галина Анатольевна. Вас почему-то не смутила разница в двадцать лет со вторым мужем. Возможно, когда-то вы были видной дамой, но не в семьдесят с гаком. И верить в бескорыстные светлые чувства, когда у вас в собственности огромная квартира на Невском, набитая антиквариатом, просто глупо.

– Чувство такта вам тоже не знакомо. Ну да ладно. Моё завещание было составлено так, что Юрий получил бы только квартиру и не имел бы права продавать её в течение пяти лет. Впрочем, вы это знаете. Именно вы посоветовали провести психиатрическую экспертизу и аннулировать завещание. А чтобы я правильно себя вела при экспертах, Юрий, по вашему же совету, подкладывал мне определённые медикаменты.

– Если вы в курсе всего, почему же не помешали?

– Это я сейчас в курсе. К тому же вмешиваться в человеческие дела не положено.

– Ха! И какая тогда от всего этого, – он широким жестом обвёл зал, огни и гробы, – польза?

– Наказание. Перевоспитание.

– Страшно смешно. Вы про покаяние забыли добавить и всепрощение.

– А нет всепрощения. Есть всего лишь градация наказания по степени тяжести совершённого преступления. Вам ли юристу не знать.

– Мне, как юристу, интересен в таком случае расклад с моими… кхм… подельниками. Почему я здесь один? А ещё моя жена, если вам верить, тоже убийца и мошенница. У вас какие-то двойные стандарты.

– Всему своё время, Вадим Викторович. Никто не уйдёт безнаказанно.

– Знаете, Галина Анатольевна, все эти сказки для бедных не работают. Я не верю в Страшные суды и прочее. И даже, – он хохотнул, – в исполнение законов. Жизнь одна. Потом все мы просто становимся едой для микроорганизмов. Поэтому уж простите, буду жить, как мне удобно.

Вадим Викторович поднялся, растёр затёкшую поясницу и галантно поклонился собеседнице. Потом заложил руки за спину и с ребяческим вызовом повернулся к рядам древних гробов, вмурованных в стену:

– Господа присяжные, вы вынесли вердикт? Подсудимому надоел этот балаган, и он уходит, проявляя неуважение к суду. Остановите его, если сможете. Ах да, свечку я забираю. Это моё имущество.

Галина Анатольевна задумчиво посмотрела в удаляющуюся спину, снова отпила из чашки, в которой не кончался чай, и произнесла, ни к кому не обращаясь:

– Кого же он мне напоминает?

– Крысу, – подсказал огонь, танцующий в каменных чашах.

– Точно. Наглый, умный, неистребимый. Значит, сюда он уже не вернётся.

– Не вернётся, – согласился огонь.

* * *

В подвале было темно и воняло мочой. Под ногами что-то жадно чавкало и хлюпало, но они шли вперёд по яркому лучу фонарика. Три девочки тычками подбадривали друг друга и медленно приближались к большой куче мусора.

– Тут, наверное, крыс полно…

– Да ладно, не съедят же они нас.

– Надо было собаку взять.