Визариум. Проникновение миров

– Алло! – сказал он. – Привет. Да где – в больницу попал… Да. Аппендицит, внезапный приступ… Прикинь… Вырезали, всё уже нормально… Так ты же не даёшь сказать, блин… Да куда ты поедешь?… Не, не. Не надо, я тебе говорю, тут не пускают уже… Ну, завтра, наверное. Ты сама там как? Выпей тех таблеток. О, слушай, позвони Наташке, пусть придёт, у нас заночует. Ладно, давай, доктор идёт!

Протянул телефон, кто-то его взял. Все одобрительно молчали.

– Спасибо, – сказал Толя и чуть не заплакал.

Очнулся после операции в палате, ночью. Рядом ещё двое лежали в койках, спали. Поднялся осторожно, медленно вышел в коридор, никого не встретил. Отыскал туалет, сходил по-маленькому. Хотел посмотреть, что же с раной сделали, как зашили, – а там пластырь белый, большой, на полживота.

Вернулся на койку и снова заснул. И сквозь сон чувствовал, как болит зашитая рана, и постепенно сон превратился в чёрт-те что, в полусон-полубред, как дурацкий мультфильм с одним персонажем: маленьким монстриком, осьминожкой, коварным и злобным. Тот парил у лица, шептал, бормотал что-то на незнакомом языке. И казалось: постаравшись, приложив усилие, язык этот можно постигнуть и всё понять. Толя силился его понять, ничего не получалось, и это было мучительно. А монстрик опускался к животу, протягивал длинные тонкие щупальца в свежезашитую рану, и боль, до этого ноющая ровным пурпурным цветом, вдруг вспыхивала ослепительным оранжевым, яркое пятно билось, пульсировало и потом медленно, медленно темнело, возвращалось в пурпурный. Всю ночь мучил Толю осьминог, и лишь на исходе куда-то пропал, исчез, а потом и пурпурное постепенно растворилось в наползающей спасительной черноте.

Утром Толю осмотрели, померили температуру, поменяли пластырь. Потом приходил милиционер, расспрашивал, записывал. Толя рассказал всё, как было, лишь о том, что один из тех троих работал когда-то на комбинате, говорить не стал.

После разговора с милиционером пошёл к заведующей отделением и убедил отпустить домой. Не сразу, но удалось упросить строгую тётку – откуда и красноречие взялось, сам удивился. Пообещал приезжать каждый день на осмотр.

А в обед Толя уже и на работу вышел. Лосеву тоже про аппендицит сказал. Договорился с Васей, что будет просить грузчиков с рыбы помогать, за небольшую плату. Прометавшийся полдня один, Лосев с радостью согласился. Так что Толя, как настоящий кладовщик, только командовал, а паки таскали другие.

Как выдалась минута, пошёл к Скворцову. Постучался в компрессорную, зашёл, закрыл дверь и быстро всё рассказал: как бросил в стену перчатку, как утром перчатки под стеной не оказалось, что началось потом и как его, в конце концов, чуть не зарезали.

Скворцов выслушал молча. Услышав в самом начале о перчатке, помрачнел. Когда Толя закончил, Скворцов посидел с полминуты, потом длинно вздохнул, ухмыльнулся чему-то, сказал задумчиво:

– Вот ты мудак.

Поднялся с табурета, походил от стены к стене, достал из длинного пальто бутылку, а из шкафа стакан. Сел, налил, выпил, чуть скривившись, посидел ещё, глядя в стену, поднял на Толю грустные глаза:

– Вот ты мудак…

Встал порывисто, подошёл к Толе, посмотрел тому на живот.

– Здесь? – указал на правый бок.

Толя кивнул. Скворцов пару раз громко вдохнул-выдохнул, присел, поводил руками над тем местом, где были швы. Толя почувствовал, как там стало горячо, защекотало.

Скворцов поднялся:

– Всё, иди.

Он указал на Толин бок:

– Смотри не вздумай никому рассказывать.

Толя шагнул к двери, остановился.

– Так, а с этим… Что мне…

Скворцов махнул рукой:

– Я поговорю с людьми. Теперь уже придётся.

Спрятал бутылку и стакан, обернулся:

– А пока терпи. Быстро там не решается.

– Но… – начал Толя.

– Знаю, – сказал Скворцов, – знаю…

– А…

– Не могу ничего обещать. Не от меня зависит…

Пошёл Толя дальше работать. Потрогал рану – не болит. Отодрал уголок пластыря аккуратно, заглянул – затянулись вроде швы. Надо же…

А часа через полтора позвонил Филин.

– Привет, – услышал Толя в трубке. – Звоню поинтересоваться: ты принял решение?

Толя не отвечал, стоял, молча держал у уха телефон.

– Алло? – сказал Филин.

– Не могу говорить сейчас, – глухо произнёс Толя. – Я вам чуть позже перезвоню.

– Понял, – сказал Филин. – Давай!

Толя сел за стол и просидел неподвижно минут пятнадцать, глядя в стену. Потом поднялся, достал телефон, набрал контакт.

– Я согласен, – сказал, услышав голос Филина. – Оказывайте вашу помощь.

* * *

Алёне вроде бы стало получше: приступ не повторялся, она общалась, читала, смотрела телевизор, пила травяные настои. Но иногда – в минуты, когда думала, что он на неё не смотрит – Толя замечал: взгляд становился испуганным, беспомощным. Сердце его сжималось, и один раз не выдержал – подошёл, обнял, зашептал что-то утешающе-ободряющее. Алёна уткнулась ему в плечо, посидела тихонько. Потом прошептала:

– Ты же меня не бросишь, если я… совсем…

Толя фыркнул от удивления и возмущения. Даже обиделся немного. Сказанула тоже…

– Не болтай ерунду, глупондя, – хмыкнул. – Да и вообще… Всё будет хорошо.