Визариум. Проникновение миров

– Ты понимаешь, что могло быть пять горелых, а? – Скрипучий голос Вита прорезал полутьму. – Это только для начала два: педофил и исполнитель – а ещё ты, я и начальник главного управления. И в первую голову мы с тобой.

– Да.

– И почему же горелых два, а не пять? – резко спросил Вит.

– Петер Стелик установил не справедливость, а свой диктат, – оттарабанил лейтенант то, о чём думал последние дни. И тут же принялся пояснять: – Понимаете, это ведь не справедливость в чистом виде. Скорее, как она видится конкретному человеку. Его произвол: захотел покарал, а захотел – нет.

Вит долго молчал, и Алеш решился добавить:

– По правде… Если честно, полковник, я не верю, что нам удастся что-нибудь найти на Стелика. Всё равно, что искать Христа после Воскресения. Его уже нет. Просто нет. Все эксперименты тщетны.

Полковник ослабил воротник. Достал из кармана шёлковый платок, долго и тщательно его складывал, а потом промокнул со лба пот.

– Вот что. При тупице-служаке нам снова потребуется кодекс, что можно делать, а что нет. – Вит поморщился. – Так что дело с «Унынием» не прячь, пригодится. Это вопрос пары недель. Но тебя же интересуют не президенты и не их хотелки?

– Так точно, господин пол…

– Да-да, я знаю, что ты скажешь! Напомнишь мне про проводы и всё такое. – Вит снова умолк, по скулам его перекатывались желваки. – Ладно. Иди, меч правосудия. Завтра договорим. Нам бы только фанатика переждать, слышишь? Потом будет проще, потом всё поправится. А пока иди. Иди.

Господи, какая глупость! Что поправится, что может поправиться?

Но Алеш молодцевато щёлкнул каблуками и вскоре прикрыл за собой дверь – пока полковник не передумал.

От этой самой двери – и до завтрашнего утра – во всём городе остался Мир и только Мир.

В двадцать шесть он не понимал, что такое сын. Все его чувства – редкие мгновения, когда безмозглый розовый комочек его умилял. Куда чаще Алеш испытывал усталость, раздражение, а вскоре – злость. Данка вдруг разлюбила его. Внезапно и без предупреждения. Их чувства, проведённые вместе годы, все увлечения и грандиозные замыслы – рухнули, едва появился ползающий, пачкающий, как щенок, и вечно орущий младенец. Они с женой смотрели стеклянными от недосыпа глазами. Они перестали друг друга понимать. Да что там, не слышали, не разговаривали. Как сквозь пуленепробиваемое стекло.

Лишь шаг отделяет нелюбящую женщину от нелюбимой – просто не каждый мужчина готов его проделать.

Но у Алеша получилось всего за год.

А изменилось всё… черт возьми, когда же изменилось? Мирке исполнилось четыре? Пять? Когда они с сыном впервые поговорили по-настоящему? А может, то было в день, когда Мир познавал силу тяготения, – тогда, в парке, на мостике над водопадом, когда сын бросил крохотный кабриолет в пенные струи?

По старой привычке Алеш прикрикнул, а после не понял, как вышло, что мальчик у него на руках, а он не знает, кому из них досталось хуже: Миру – оттого, что большой умный папа закричал, или ему – оттого, что сорвался на сына?

Он принялся искать этот чёртов кабриолет: от водопада вниз и вдоль ручья – по всему парку – и, конечно же, не нашёл и с тоской повёл сына к Дане, убиваясь над проклятущей машинкой, даже когда Мирка её уже забыл.

Все они: Данка, Ришо и Вит тоже – все уверены, что мир меняется к лучшему, что осталось подождать, ведь стало чище, честней и безопасней. И только Алеш Барда, как заведённый, твердит, что всё летит в бездну.

А может, это он не прав?

Недели не проходит, чтобы Ришо не совал ему под нос статистику.

– И как по-твоему, что это значит?

– Всё сыплется. – Алеш переложил листы отчёта. – Ни у кого нет денег. Машина стала роскошью.

– Не ври, машин восемьдесят процентов. Нет, это значит, что ДТП – даже, зараза, ДТП – и тех меньше. Просто стали осторожнее водить.

Четыре месяца – борьба, семейные споры и скандалы. Смешно, даже в мелочах… к примеру, Ришо перестал говорить «если всё пойдёт хорошо» – только «когда всё пойдёт хорошо». А в день, когда одноклассник Мира остался без родителей, Дана заметила:

– Слушай, ты видел? Цены-то упали, вот просто упали все цены! Можно сделать из лоджии такой уголок, почти сказочную беседку. Или новую детскую для Мирки.

Четыре месяца.

Четыре чёртовых долгих месяца!

Теперь же Данка принялась ворчать, словно заправская старуха. Устала, мне холодно, не помог собраться – поток бессмысленных пустых слов, даже не для того, чтоб пожаловаться. Просто он должен помнить: это он настоял, он, сама она переболела страхом и ни в жизнь не сорвалась бы с места.

Темень и впрямь сгустилась вокруг машины, стала почти бездонной. Лучи фар – вытянутые круги света – выхватывали то развалюху, то выбоину в асфальте, а то покосившийся столб с провисшими проводами.

В предместьях Даница как будто пронеслась война.

И уж совсем не помогало, что мэрия начала экономить и поотключала освещение на окраинах – а может, то буря повредила линии, и теперь их некому восстановить.

А может, Даниц и был таким, все эти годы – а он, сидя в старом центре, в Ворошской дельнице, и не догадывался?

– Да мне вообще не нравится эта затея. Какой-то частник…

– Дана!