Византийский двор

Перед глазами Влада мелькнула сцена, где в шаманском танце с микрофоном изгибается молодой патлатый Юрка. И Сашка, полузакрыв глаза, нажимает на клавиши, вздрагивая всем своим крупным телом. А в глубине сцены, окруженный барабанами, сидит Влад с палочками в руках. Нажимает ногой педаль бас-барабана. Дух-дух-дух!     

Давай, Владя! Давай, Сашок! Юрок, бей по струнам, бей! Не надо бояться, не надо плакать и жаловаться. Верь в себя. А если на минуту усомнишься, зашатаешься, то протяни руку и обопрись на плечо друга. Нет на Земле надежней плечь, чем плечи Юрки и Сашки...         

ххх

Шли по дорожкам кладбища, мимо надгробий, гранитных плит и мраморных бюстов. На старых участках даты рождения и смерти, высеченные в камне, были давно почерневшими от времени.     

На дорогах то и дело валялись небольшие пластиковые бутылки от пепси или спрайта, согнутые странным образом:

– Это – «уточки», – пояснил Юрка, отшвырнув ногой одну такую бутылку. – У нас здесь так курят коноплю и марихуану. 

Он странно дернул ноздрями и прибавил шаг. Нес в руках букет цветов, купленный возле кладбищенских ворот у торговки цветами.      

Возле бетонного колодца с водой они свернули на одну из тропинок. Влад шел последним, видел широкую, сутуловатую спину Сашки. Переступал через ветки, лежавшие на пути. Уже вечерело, сероватый свет медленно окрашивал все вокруг. Зажигались редкие фонари.     

...Они стояли втроем с пластиковыми стаканчиками налитой водки в руках над могилой дяди Алеши. Шелестели листья березы. С черной плиты смотрел дядя Алеша умными, чуточку улыбчивыми глазами.

И все это – вечер на старом киевском кладбище, какие-то шорохи вокруг, луна в небе – окутывало душу Влада, окунало, погружало ее в бесконечное пространство времени, где они все – он, Юрка, Сашка – звенья одной бесконечной цепи. И вот уже пришел час уходить их отцам... Здесь, в этой земле, покоятся останки того, кто стал для него вторым отцом, кто, сам того не зная открыл Владу множество дверей в мир и сказал: «Иди, иди, у тебя получится, я верю в тебя...»   

Влад смотрел на друзей, их лица были уже хорошо различимы привыкшим к темноте глазам. Он чувствовал, что они все – из одного источника, что жизнь по какой-то своей прихоти свела их однажды, соединила. И эта связь не может так легко прерваться, есть что-то выше и сильнее наших желаний и наших поступков...         – Вот, батя, и Влад к тебе пришел, видишь. Ты в нем не ошибся... Ах, да, блин! – Юрка вдруг хлопнул себя по лбу, едва не пролив водку из стакана. – Тебе же батя книги оставил, пять томов этого, как его... Норова. Ты когда-то им зачитывался. Заберешь их у меня. Мы же еще с тобой увидимся?

– Конечно.

Они выпили водку. Юрка поправил в банке поставленные цветы. Погладил рукой гранитный камень, сбросил с ребра какой-то прилипший комочек. Вдруг прижал руки к своему лицу и стал тихо вздрагивать.

– Юрчик, Юрчик, не надо, не надо, брат, – Сашка стал хлопать его по плечу. 

Влад тоже подошел, обнял Юрку с другой стороны.

– Да, да... Жизнь наша, видите, как бежит, – сказал Сашка.        

Юрка отнял руки от своего лица. Глубоко и свободно вздохнул, как будто сейчас что-то решил для себя. Наконец разрешил что-то важное, мучительно лежавшее на его сердце долгие годы.

Повернулся к Владу и вдруг обнял его. Так сильно обнял, стиснул, словно хотел раздавить в объятиях…

Глава 11

Влад с Матвеем остановились возле дома на Андреевском спуске под номером 13. Влад  сказал, что в этом доме сто лет назад жил Мастер, написавший немало замечательных романов.

Жаль, что Матвей имени этого писателя-Мастера не запомнил, потому что его внимание в тот момент отвлек черный кот, вынырнувший из раскрытого окна того дома под номером 13. Кот прыгнул на водосточную трубу.

– Мр-ря-у! – и к самым ногам Матвея.

– Бегемот! Папа, смотри, наш Бегемот! – воскликнул Матвей.

И вправду, этот кот был поразительно похож на чикагского, бездомного, которого Матвей кормил по утрам рыбками. У него тоже было белое пятнышко на передней правой лапке и белый элегантный галстук на груди. Приблизительно тех же размеров, что и чикагский Бегемот. Только тот, чикагский, хоть и бездомный, все же был толстоват и немного ленив, а этот,  киевский, худощав, подвижен  и, кажется, очень дерзок.    

Кот увязался за ними и шел следом по всему Андреевскому. Потом они с папой сидели в открытом кафе. Матвей кормил нового Бегемота кусочками котлетой из гамбургера.

Папа спрашивал, не скучает ли Матвей по дому, по маме. Сказал, что осталось два дня «памолвничества» –  и   домой, в Чикаго.

Матвей гладил кота. Кот, когда на его спину легла ладонь ребенка, выгнулся весь, вытянул шею и заурчал: мр-р... мр-р... Один глаз у него был зеленый, а другой – чуточку синеватый. Он явно блаженствовал, и по всему было видно, что с Матвеем расставаться не собирается.