Византийский двор

Затем у всех сидящих искривились лица, кроме Матвея, который пил пепси-колу и с любопытством наблюдал, как у взрослых смешно выступили слезы на глаза, вытянулись губы дудочкой и сморщились носы. Ни в каком телешоу, никакие клоуны в цирке не могут корчить такие смешные рожи, как взрослые после выпитой рюмки.     

Застучали вилки и ножи по тарелкам, полилась минералка в бокалы. Грибочки, оливки, селедочка.

– Ма, не спеши ты со своей курицей, еще есть время. Влад же не уходит еще. Он же у нас будет до вечера.

– Владька, как поживают в Америке твои родители? Как жена? Твой сын – такой красавец! Возьми икру из синеньких, это тетя Надя специально приготовила, когда узнала, что ты к нам в гости придешь. Ну что, вкусно?..

Тетя Лена почти не изменилась: такая же энергичная, живая. Ее волосы, когда-то поседевшие в течение недели после ареста Юрки, теперь были окрашены в каштановый цвет. Она нынче – библиотекарь в школе, где почти сорок лет проработала учительницей. Недавно вернулась из Израиля, гостила у подруги.   

Тетя Надя – на пенсии. Но в свои семьдесят девять еще держится, только располнела и, кажется, стала по-стариковски сентиментальной.   

Уже не было в их глазах ни боли, ни обиды на судьбу. Они принимали Влада как родного. Да он и был им родным.

Расспросы, расспросы, воспоминания.

– Родители мои – в порядке, все у них слава Богу. Папа все эти годы работал водителем на вэне, но недавно ушел. Говорит, что трудно ему стало, годы берут свое. Играет теперь в парке в домино, ходит на рыбалку на озеро. Вспоминает часто дядю Витю, как они с ним на Днепре вместе рыбачили. Мама работала в ателье портнихой, но ее уволили. Сейчас присматривает за одним ребенком и помогает нам по возможности с Матвеем. Кстати, она вам, – Влад посмотрел на обеих женщин, – передала платья и костюмы, вы же ее знаете. Жена моя – программист в финансовой компании. Матюша растет, – Влад умолк, погладил по голове сидящего рядом сына, который кое-как справился с едой, обильно положенной ему на тарелку тетей Леной, и слушал папин рассказ о жизни их семьи в Чикаго. Рассказ этот в одинаковом изложении звучал уже не раз за последние дни в других домах, где они бывали.   

– А ты-то как? Чем занимаешься?

– Мама, ты что, совсем память потеряла? – возмутился Сашка на вопрос своей матери. – Влад же говорил, что работает в библиотеке и защищает диссертацию. Станет академиком, вторым... этим, как его... Капицей. Это же серьезное дело! – с озабоченным лицом Сашка снова взял бутылку коньяка, бросил строгий, внимательный взгляд вдоль всего стола, где стояли уже пустые рюмки:

– Ничего не понимаю. К нам приехал Влад, из Чикаго. Уставший, замученный жизнью в жестоком мире капитала, где человек человеку волк, где люди ради доллара готовы перегрызть друг другу глотки. Ему нужно отдохнуть душой, поверить в людей, бля. Ой, пардон. А мы ему даже рюмку коньяка не можем налить. Хрен знает что, пардон еще раз.     

– Сашок, хорош гнать пургу. Это у нас здесь, при Яныке, законы джунглей, хуже, чем в зоне. А там, в Америке, – порядок и нормальные законы, – поправил его Юрка, поднимая свою наполненную рюмку. Он сильно, наморщил лоб (этого за Юркой Влад раньше никогда не замечал), посмотрел перед собой с каким-то страдальческим выражением. Будто какая печаль, какое тяжелое воспоминание надвинулось ему на душу:          

– Ладно, погнали.

...Дядя Алеша умер от рака. Врачи поначалу думали, что у него воспаление легких, и полгода лечили его от воспаления. Но потом он начал таять на глазах, стал жаловаться на боли. Сделали биопсию – рак, метастазы уже по всему телу.

– Вот, глянь, это он – за несколько месяцев перед смертью. Да, так усох наш дядя Алеша, как египетская мумия...

Влад листал альбом с фотографиями, переворачивал страницы. Вот промелькнуло их детство, с луками индейцев и картонными рыцарскими мечами; выпорхнуло серой чайкой и унеслось куда-то за море их отрочество, с походами и катанием на яхтах, и юность.    

– О-о, какие снимки...

Все сгрудились вокруг Влада, листающего альбом.

И Матвей, сидящий рядышком, с любопытством поглядывал то на фотографии, то на отца, то на его друзей – грубых великанов, с кривыми улыбками и седыми волосами. Неужели эти подвыпившие типы – те самые герои, те неуловимые, несгораемые ни в каком огне и непотопляемые ни в какой воде? Те озорные выдумщики-супермены?         

Папины друзья из академии, у которых вчера были в гостях, – повежливее, покультурнее. Правда, тоже пьют очень много.         

– Сынок, помнишь, я тебе рассказывал, как мы когда-то играли в рок-ансамбле? Вот, гляди, это мы: вот Юрка, у микрофона с гитарой, видишь, как орет, рот раскрыл, что твой крокодил. А это – Сашок, за клавишными, а это – твой батянька, за барабанами. Узнаешь?

– Ага.