Авторитарная одержимость секретностью данных. Авторитарные, а вплоть до 1953 года тоталитарные политические системы делали исследования неравенства доходов и богатства очень трудными, а в некоторых случаях и невозможными. В какой-то степени "объективные" условия затрудняли использование обычных инструментов изучения неравенства, но решающими были политические ограничения. Часто соответствующие данные не собирались. А когда они собирались, то рассматривались как конфиденциальные или секретные и не предоставлялись ни исследователям, ни общественности. Даже если крохи таких данных попадали в руки исследователей, было опасно публиковать результаты, которые противоречили официальной идеологии или не устраивали важного руководителя. Информация о стагнации сельских доходов в Советском Союзе всегда рассматривалась не только как завуалированная критика коллективизации, но и как критика тех, кто отвечал за сельское хозяйство (что, кстати, было наименее желательным портфелем в советском правительстве или в Политбюро). Таким образом, возможное использование информации в междоусобных политических боях еще больше ограничивало возможности для публикации.
Политические ограничения действовали во всей системе: не только исследователи должны были опасаться того, как их работа может быть интерпретирована; их начальники также боялись, что ее публикация может бросить негативный свет на руководимые ими подразделения и привести к понижению их в должности. Для производителей данных (работающих в статистических управлениях) было гораздо безопаснее не публиковать никаких данных или даже не собирать их. Во всей структуре, необходимой для работы над проблемой неравенства, существовал сильный, неотъемлемый стимул выпускать, публиковать и обсуждать как можно меньше данных. Редко случалось, а во многих странах и никогда не случалось, чтобы кого-то понижали в должности или сажали в тюрьму за бездействие. То же самое нельзя сказать о действии. Любой человек, знакомый с первыми принципами экономики, может догадаться, что в странах, где информация скудна или ее намеренно делают скудной, политическая ценность любой информации высока. Поэтому ее использование в этих авторитарных системах было гораздо более политизированным, чем в демократических.
В конце концов, возникает вопрос, зачем вообще проводились такие мероприятия по сбору данных, как обследования домохозяйств, которые едва ли увидели свет. Распространенный ответ заключается в том, что они позволяли руководству или политически надежным лицам лучше понять, что происходит на самом деле. Но это не могло быть правдой в отношении обследований домохозяйств, поскольку, насколько мне известно, они никогда серьезно не использовались ни одним коммунистическим правительством. Лучшее объяснение может заключаться в том, что существовало некое желание казаться обладателем информации в условиях типичной инерции и бюрократической склонности считать все тайной. Два противоречивых импульса привели к тому, что, с одной стороны, информация собиралась, а с другой - скрывалась как конфиденциальная и никогда не использовалась властями или исследователями. В итоге время и энергия были потрачены впустую.
По сути, такое же скрытное отношение к данным сохранялось в СССР почти до конца правления и распада страны. Тем не менее, обследования продолжались все эти годы. Данные собирались в отдельных республиках и отправлялись в Москву в Государственный комитет по статистике (Госкомстат), который являлся единственным уполномоченным "обработчиком" и пользователем объединенных данных. Затем сводки данных по конкретным республикам возвращались туда под грифом "совершенно секретно", показывая несколько десятков фракций населения с их средними доходами, но в таком формате, который делал эти данные совершенно непригодными для использования. Трудно было понять, что именно в этой информации было таким секретным. (Конечно, если бы можно было получить данные, например, за десять лет, то можно было бы построить график динамики реального дохода и его распределения, и такие графики могли бы смутить власти).