Вишневый омут

Аполлон был некрасив, а девкам нравился: известное дело, девчата любят длинноногих. Парни нормального роста, не говоря уже о мелкоте, завидовали Аполлону и по этой причине, и отчасти потому, что при всех зрелищных мероприятиях — на концерте ли, на митинге, в кино ли — Аполлону ни одна маячившая впереди голова, ни одна папаха, ни одна девичья шаль или, как теперь, высокая модная прическа — ничто не помеха. Дед Капля, например, жалостливо просил Аполлона в таких случаях поднять его на плечо. Умащивался там и победно, свысока, в прямом и переносном смысле свысока, глядел на волнующееся внизу море голов, судорожно вытягивающихся в надежде увидеть, что там, впереди, деется. По окончании представления Капля благодарил Аполлона:

— Спасибо тебе, Полоний, спасибо, голубок. Уважил старика. Сидел как на царском троне, точно император всероссийский, великий князь финляндский, царь польский и прочая, и прочая… Ты бы еще и бабку мою приподнял.

— Может, и внучат? — серьезно осведомлялся Аполлон. — Веди в следующий раз всех. Только по гривеннику за место буду брать.

— По гривеннику? Не многонько ли, сынок?

— Сам же сказал — царская ложа. За нее, поди, дорого надо платить. Был я в Москве в Большом театре, видел ту ложу. Нарядная, бархатом обшитая. Вот бы куда тебя, дед!

Капля ухмыльнулся:

— Хоть ты и длинен, Полоний, а круглый-прекруглый дурак. Это как тот колос, торчит черт те где высоко над всеми колосьями. Эк, думаешь, какой вымотался. А пригнешь его, зачнешь шелушить, хвать — пустой! Так вот и ты, Полоний… Кто меня пустит в ту ложу?

— Ничего себе, отблагодарил, старая кочерга! — добродушно смеялся Аполлон. — Ладно, в другой раз в ногах тебя зажму. Пищи там — не услышу. Хоть кусайся за икры — не шелохнусь!

— Ай бесчувственный?.. Оно, Полоний, и рад бы укусить, да нечем, откусался, видать. Смастерили было мне в Саратове искусственные зубы. Только стал привыкать к ним — ан беда. На ночь-то я их сымал. Помою и положу на подоконник. Мой Шарик, старый кобелишка, не разобрал в темноте, что это такое, видать, за мосол принял. Уволок на улицу и сгрыз. Теперича опять без зубов. Старуха, Настасья моя, через соску жеваным, как малое дитя, меня кормит…

Аполлон Стышной с фронта вернулся коммунистом. На груди у него было два ордена Славы, две Красные Звезды и один орден Отечественной войны первой степени. Говорит, был разведчиком. Но никто ему не верит: мыслимо ли с этаким ростом в разведке? Аполлон поначалу старался доказывать, документы какие-то вынимал из кошелька, а потом перестал. Не верите — черт с вами, важно, что я-то не вру!

Врать и правда Аполлон не умел. За честность и главным образом за то, что любил людей, умел их слушать терпеливо, его избрали секретарем партийной организации колхоза. Дел навалилось хоть отбавляй. Послевоенная неурядица: нехватка людей — не все еще вернулись из армии, а большинство и вовсе не сможет вернуться; нехватка машин, все еще пахали и сеяли на коровах да на лошадях; разрушенные и полуразрушенные избы — надо помочь людям, чтоб над головой была крыша; а другим выхлопотать пенсию за погибшего ли отца, мужа или сына — яростная драка с районным собесом; а тут выявляется нехватка учителей — опять в район, опять драка, на этот раз уж с районо. Основная же забота — все о нем же, о хлебе: страна властно требовала его больше и больше.

Вымотался Аполлон, про себя забыл совсем. Не собрался даже жениться — так и ходил холостяком, к которому присовокупилась прибавка: старый холостяк. Нравилась ему одна женщина, посватался к ней тайно, да получил отказ: все ждет своего Петра, не верит похоронной. Что ж, и Аполлону не к спеху, будет ждать того часа, когда смирится со смертью мужа солдатка, пойдет за Аполлона. Жениться на другой он не хочет — какая же это женитьба, коль нет любви! Так вот и живет один в доме со старшей своей сестрой: мать с отцом умерли в войну, не дождались своего младшенького.

Партия тем временем искала новые формы руководства. При райкомах ввели институт зональных секретарей. Весь район был разбит на зоны, для каждой из них — по одному секретарю райкома, их-то и назвали зональными секретарями, а потом просто одним словом — зональный.

Аполлон Стышной, видать, давно уж был на примете у первого секретаря. Он и уломал Аполлона. Стал наш Аполлон зональным. Кроме Выселок, в его «епархию», как в шутку говорил он сам, входил еще добрый десяток сел и деревень, отстоявших друг от друга от трех до двадцати километров.