Вишневый омут

Однажды Пашке, не слишком строгому по части нравственности, показалось, что Журавушка, пригласившая его сменить перегоревшую пробку, угощая, посмотрела на него каким-то странным, вроде бы зовущим взглядом. Он, в свою очередь, многозначаще взглянул на нее, и ему подумалось, что они поняли друг друга. В полночь, когда электростанция прекращает работу, Пашка где задами, где тихими проулками, где огородами и садами пробрался на Журавушкино подворье. Тихо, трусовато озираясь, постучал в окно. Белое круглое пятно появилось в окне и тут же скрылось. Изнутри отбросили крючок, на пороге появилась Журавушка.

— Чего тебе? — спросила она.

— Пусти на минутку.

— Хоть на час. Заходи! — сказала спокойно Журавушка, пропуская впереди себя гостя. — Посиди вот тут, — указала она, войдя вслед за ним в избу, на сундук. Зажгла коптилку.

Пашка пригляделся и ахнул: на Журавушкиной кровати лежал здоровенный парнище и широко открытыми, удивленными глазами смотрел на пришельца.

— Ты зачем это, дядя Паша, так поздно?

— А… это ты, Сережа?.. Хе, вот это номер… Приехал, стало быть, на каникулы, да? — Пашка бормотал и улыбался самым глупейшим образом. На Журавушку он не глядел: великий стыд обрушился на Пашкину голову. Он не помнил, что еще сказал, как вышел из избы, только остался в его ушах насмешливый голос Журавушки, бросившей ему вслед:

— Пробку-то плохую поставил, мастер. Сережке пришлось менять. Эх ты, пробошник!..

Пашкино счастье, что никто не видел его конфуза и никто не слышал этих последних слов озорной вдовы, — носить бы ему до конца дней своих новую кличку — Пробошник. Придя домой, он на цыпочках пробрался к постели жены, разделся, юркнул под одеяло и затих, виноватый и грешный. В следующую ночь не вытерпел — рассказал-таки о своем «визите» к Журавушке. Насчет пробошника, однако, промолчал… Мужички посмеялись над ним, но что-то не очень. Василий Куприянович Маркелов, например, и вовсе не смеялся.

Закончив игру, они, перед тем как разойтись, потолковали о том о сем, а под конец Зуля сказал:

— Движок, мужики, дело не шибко надежное. Надо думать о настоящей электростанции. У Журавушки появился телевизор, скоро и у других появится. А напряжение мало. И работает Пашка только до часу ночи. Это все на соплях. А поломается движок — что тогда?

— А государственная линия? Она, говорят, через Балашов идет, обещают к нам провести, — сказал Пашка.

На этот раз ему никто не возразил.

Мужики молчали. О чем думали они? Не о том ли, что однажды проснутся и увидят незнакомых людей, приехавших в село на больших машинах? А в машинах — огромные мотки проводов. Вот она, долгожданная, государственная!

Может, Выселки все-таки придут в коммунизм со всеми вместе, а не последними? Как ты думаешь, дедушка Капля? А?..

ВАНЬКА СОЛОВЕЙ

Ванькиного батьку, Спиридона Подифоровича Соловья, в Выселках звали музейным экспонатом. Дело в том, что Спиридон дольше всех на селе продержался в утлом, безнадежно устаревшем суденышке, имя которого «единоличник». Коллективное хозяйство было то море, к тому же очень беспокойное море, среди которого метался жалкий челн Спиридона Подифоровича. Надо, однако ж, отдать должное кормчему: в течение многих лет обходил он рифы, отражая яростные атаки разбушевавшейся стихии, опрокидывался и опять занимал прежнее положение, тонул и снова выплывал на поверхность. Атаки следовали одна за другой — изо дня в день, из года в год. Попервости были агитаторы — местные и районные. Спиридон Соловей попросту выгонял их, и те не могли ничего поделать: Соловей значился в сельсоветских списках как маломощный середняк.

Первую атаку, как видим, Спиридону Подифоровичу удалось отразить легко. Сравнительно легко была отбита и вторая. В устрашение Спиридона на очередном собрании — а собрания в ту пору проходили ежедневно и круглосуточно, с малыми перерывами, — так вот, на одном из этих собраний Спиридона назвали кулацким подпевалой.

— Я никогда не был ни запевалой, ни подпевалой! — горячо возразил Спиридон. — Меня в роте все называли молчуном. А унтер-офицер Блоха заставлял сапоги ему чистить за то, что я не мог поддержать песню «Взвейтесь, соколы, орлами». А вы — подпевала! Спросите каждого, какой я певун, и вам скажут…

И на этот раз старого Соловья оставили в покое. Но, конечно, ненадолго. Следующая атака заключалась в том, что Спиридона Подифоровича вытеснили с его земельного участка, затерявшегося в общем колхозном массиве. При этом Кузьма Удальцов, первый в артели полевод, заметил:

— Ты, Спиридон Подифоров, не гневайся. Путаешься ты у нас в ногах, держишь за штанину, не даешь нашему шагу вольности. Это ведь на лошадях и буренках мы могем обходить сторонкой, опахивать твой лоскуток. А придут тракторы — что тогда? Они не будут колесить туда-сюда. У них ход прямой — отседова до самого коммунизма. Понял, упрямая, неразумная твоя головушка? Так что убирайся подобру-поздорову. Так-то оно будет лучше. А к вечеру я покажу тебе твою землю.

И показал…

Мы не будем описывать, что это была за земля. Вернее и точнее всего о ней сказал сам Спиридон: