Вишнёвая смола

Брат уже потом, на следующий день, пытался, конечно же, юлить и выкручиваться. Мол, ну что ты! Ну, она же просто мне на день рождения подарила! Я бы тебе потом потихоньку эту собаку отдал!.. Ага, как же! Отдал он. Так эта собака все два года и просидела на диване, пока брат с Людочкой почти не поженились. А потом эту несчастную плюшевую собаку брат засунул в коробку, а коробку забросил в сарай. Мне её спасти не удалось. Потому что мама не разрешила мне через два года взять домой эту бедняжку-собаку. Она сказала, что у нас дома места мало и такая огромная плюшевая собака у нас не поместится. Ну да, врите больше, дорогая мама! Значит, двоюродный брат-дурак, который в два раза больше этой собаки и в миллион раз вредоносней, – так пожалуйста, помещается. Ест, пьёт, спит, в ванной купается, в туалете воняет, мои игрушки доламывает. А тихая и спокойная страдалица-собака ей не помещается. Собака маме о Людочке просто напоминала. Потому маме и было на мои чувства к собаке наплевать. Маме было не наплевать на свои чувства к Людочке. И где? Где, я спрашиваю, та самая справедливость?! Ну или хотя бы логика! Мои-то чувства к огромной плюшевой собаке – как раз любовь. А мамины чувства к Людочке, как раз наоборот, – ненависть. И почему, спрашивается, на любовь надо плевать, а на ненависть – нет? Без ответов вопросы. Не потому, что такие, что ответов не требуют, – риторические. А потому, что никто ответов тебе на них не даст, и не проси. Я вот спросила про любовь-ненависть и собаку. И что? И ага. Просидела в пространстве между пеналом жуткого папиного изготовления и страшным трёхстворчатым шкафом до самого вечера. Пока старший брат домой не зашёл пожрать (то есть – поесть) и меня не уговорил из этого достаточно тесного, признаться, пространства выйти. И то потом перевернули. Мама ему сказала, что я там сидела наказанная. А я там сидела от обиды. Никто меня туда не сажал, потому что мамы хоть и бывают форменные идиотки, но ещё ни одна мама не запихнула своего ребёнка в узкую щель, чтобы он там сидел наказанный. В щели забиваются от обиды. И непонимания. И несправедливости. Вот такая вот логика.

Но это всё было потом, аж через два целых года после случая с плюшевой собакой, и больше я примеров приводить не буду, потому что все примеры с Людочкой были почти такие же, как и с плюшевой собакой. И даже мороженое он, мой собственный старший родной брат, Людочке первой покупал. А то и вообще просто мне деньги давал, чтобы я и ей мороженое покупала. Сколько раз мне хотелось в то мороженое плюнуть – и не передать. Но я старалась быть честной, не опускаться до её уровня и вести себя аристократически, как постоянно советовала бабушка. «Вести себя аристократически» – это значит взять себя в руки, даже когда в тебе бушует ярость и бешенство заливает ненавистью глаза так, что аж слепит и радужка теряет цвет, – и делать вид, что ты ровная, как карандашная линия под линеечку, спокойная, как кусок ластика, и вежливая, как дрессированная породистая овчарка на прогулке. И вот таким вот аристократическим – то есть ровным, спокойным и вежливым, как дрессированный, – ты должен быть всегда и со всеми. По бабушкиной версии. Это же ужас какой-то! Это, получается, тебе в рожу плюют, а ты так ровненько, спокойно утирайся и вежливо говори: «Извольте мне в рожу больше не плевать, спасибо-пожалуйста!» Чего-то не хочется мне настолько аристократически себя вести, не то рожу так заплюют, что и утонуть недолго!

Ну да ладно, кого эта моя, как сказал бы дедушка, философия бунта интересует. Уж точно не маму и уж точно не бабушку. По разным причинам – но точно не их обеих. У мамы мне того-сего нельзя, потому что нельзя, и точка. У бабушки – потому что я умная и воспитанная девочка. Бабушкина версия, конечно же, красивее. Но и в маминых принципах что-то есть. Вырасту – буду использовать оба мировоззрения. Буду умная и воспитанная (и красивее некоторых тут, из Черновцов), а в рожу мне будет нельзя плевать, потому что нельзя – и точка! И никаких вам «извольте»! Ну а пока ты маленький, ходи за мороженым для Людочки, если хочешь, чтобы тебя брат на пляж брал. И так-то она ему про меня всё время гадости говорит. А если женщина говорит про кого-то мужчине гадости голая и рядом – то мужчина во всё поверит. Даже и про родную сестру, и про родную мать, про всех родных на свете! Вот когда я вырасту и у меня будет мужчина, с которым я буду голая и рядом, – я ему такого про ту Людочку наговорю, что он её с лица земли сотрёт! Если она к тому времени ещё от старости не умрёт.

У меня даже был коварный план вырасти и быть рядом и голой с Людочкиным братом, чтобы она поняла, как это неприятно, когда ты для своего родного брата становишься наплевать и растереть! Но у Людочки не оказалось ни родного брата, ни даже сестры.