Виноваты звезды

Папа немедленно меня отпустил и кинулся открывать баллон. Я видела вину в его глазах, но он по-прежнему был рассержен.

– Хейзел, извинись перед матерью.

– Отлично, извиняюсь, только сегодня мне не мешайте.

Они ничего не сказали. Мама сидела, скрестив руки на груди, не глядя на меня. Через некоторое время я поднялась и ушла к себе писать об Огастусе.

Мама с папой несколько раз пытались стучать ко мне в дверь или что-то спрашивать, но я отрезала, что занята важным делом. У меня ушло много времени, чтобы понять, о чем я хочу написать, и даже тогда я осталась не совсем довольна своим творением. Я еще не закончила, когда заметила, что на часах без двадцати восемь. Это значило, что я опоздаю, даже если не переоденусь, то есть поеду в голубых пижамных штанцах, шлепанцах и футболке Гаса с баскетболистом Батлером.

Я вышла из комнаты и попыталась пройти мимо родителей, но отец сказал:

– Ты не можешь никуда ехать без разрешения.

– О Боже мой, папа, он просил написать ему надгробное слово, ясно тебе? Я буду дома каж-дый чер-тов ве-чер с зав-траш-не-го дня, понятно?

На этом они наконец отстали.

Всю дорогу я успокаивалась после разговора с родителями. Я подъехала к церкви сзади и припарковалась на полукруглой дорожке рядом с машиной Огастуса. Задняя дверь церкви была открыта и подперта булыжником размером с кулак. Я думала спуститься по лестнице, но потом все же решила дождаться старого скрипучего лифта.

Дверцы лифта разъехались, и передо мной открылся зальчик группы поддержки. Пустые стулья были составлены в кружок, и Гас в инвалидном кресле, чудовищно исхудалый, смотрел на меня из центра круга, ожидая, когда откроется лифт.

– Хейзел Грейс, – сказал он. – Ты потрясающе выглядишь.

– Я знаю, понял?

Из дальнего угла послышался шорох. Айзек стоял у небольшой деревянной конторки, держась за нее обеими руками.

– Хочешь сесть? – спросила я Айзека.

– Нет, я собирался начать свое надгробное слово. Опаздываешь.

– Ты… Я… Что?

Гас жестом пригласил меня присесть. Я вытянула стул в центр кружка и села. Гас вместе с креслом повернулся к Айзеку.

– Я хочу побывать на своих похоронах, – сказал он. – Кстати, ты будешь говорить на моих похоронах?

– Да, конечно, – ответила я, положив голову ему на плечо. Скользнув рукой по спине, я обняла Гаса и боковину инвалидного кресла. Гас вздрогнул. Я тут же убрала руку.

– Прекрасно, – обрадовался он. – Я надеюсь все услышать в качестве призрака, но на всякий случай решил убедиться. Не хотел причинять вам неудобств, но не далее чем сегодня я подумал, что ведь можно провести репетицию похорон, и решил, раз уж я в довольно бодром настроении, не ждать другого раза.

– Как ты сюда прошел? – спросила я.

– Поверишь, что двери не запирают на ночь? – вопросом на вопрос ответил Гас.

– Не поверю, – сказала я.

– Правильно не веришь, – улыбнулся Гас. – Я, конечно, понимаю, что это немного отдает самовозвеличиванием…

– Эй, ты крадешь мое надгробное слово! – возмутился Айзек. – Первая часть как раз о том, что ты много о себе мнил!

Я засмеялась.

– Ладно, ладно, – сказал Гас. – Начинай, когда захочется.

Айзек откашлялся.

– Огастус Уотерс много о себе мнил и грешил самовозвеличиванием. Но мы его прощаем. Мы прощаем его не потому, что сердце у него было настолько золотое в фигуральном смысле, насколько не фурычило его настоящее, или потому что он умел держать сигарету лучше, чем любой другой некурящий за всю историю, или потому, что он прожил всего восемнадцать лет…

– Семнадцать, – поправил Гас.

– Этим я намекаю, что ты еще поживешь, балда, и не перебивай! – И Айзек продолжал: – Огастус Уотерс так много говорил, что перебил бы вас и на собственных похоронах. Он был претенциозен. Иисусе сладчайший, этот парень отлить не мог без того, чтобы не задуматься о многочисленных метафорических резонансах выработки человеческих отходов. Он был тщеславен: я еще не встречал красивого человека, который осознавал бы свою физическую привлекательность острее, чем Огастус Уотерс. Но я скажу вам вот что: когда в будущем в мой дом придут ученые и предложат мне вставить электронные глаза, я пошлю подальше этих гадов вместе с их гаджетами, потому что не хочу видеть мир без Огастуса Уотерса.

При этих словах я всплакнула.

– После такого заявления я, конечно, вставлю себе электронные глаза, потому что с ними, наверное, можно будет видеть девушек сквозь одежду и много чего другого. Огастус, друг мой, счастливого тебе пути.

Огастус часто закивал, сжав губы, и показал Айзеку оба больших пальца. Справившись с собой, он добавил:

– Я бы выкинул место о разглядывании женщин сквозь одежду.

Айзек, по-прежнему держась за конторку, заплакал, прижавшись к ней лбом. Я смотрела, как вздрагивают его плечи. Наконец он сказал:

– Черт тебя побери, Огастус! Редактируешь собственное надгробное слово!

– Не сквернословь буквально в сердце Иисуса, – велел Гас.

– Черт бы все побрал, – снова возмутился Айзек. Он поднял голову и сглотнул. – Хейзел, можно твою руку?