Виноваты звезды

Он поднял на меня глаза. Это было ужасно. Я с трудом заставляла себя глядеть на него. Огастус Уотерс, улыбавшийся уголком губ и сосавший незажженные сигареты, исчез; вместо него в машине сидело отчаявшееся, униженное создание.

– Вот и все. Я даже курить больше не могу.

– Гас, я люблю тебя.

– Где же мой шанс стать для кого-нибудь Питером ван Хутеном? – Он слабо ударил по рулю, и в тишине прозвучал резкий сигнал. Гас заплакал. Он откинул голову назад и уставился на потолок. – Ненавижу себя, ненавижу себя, ненавижу все это, ненавижу все это, я сам себе противен, ненавижу это, ненавижу, ненавижу, дайте, блин, мне умереть спокойно!

По законам жанра, Огастусу Уотерсу полагалось до конца сохранять чувство юмора, не дрогнув ни на мгновение, а его дух должен был неукротимым орлом парить в эфире до того, как радостно слиться с миром.

Но правда была передо мной – жалкий юноша, отчаянно желающий не быть жалким, кричащий, плачущий, отравленный инфицированной гастростомой, помогающей ему оставаться в живых, но не жить.

Я вытерла ему подбородок, взяла лицо ладонями и опустилась на колени совсем рядом, чтобы видеть его глаза, которые еще жили.

– Мне очень жаль. Я хотела бы жить, как в том фильме о персах и спартанцах.

– Я тоже, – ответил он.

– Но жизнь – это не фильм, – продолжила я.

– Я знаю, – сказал он.

– Тут нет плохих парней.

– Да уж.

– Даже рак нельзя назвать плохим парнем. Рак тоже жить хочет.

– Да.

– С тобой все будет в порядке. Ладно?

Вдалеке взвыла сирена «скорой».

– Ладно, – сказал Гас. Он уже терял сознание.

– Гас, обещай мне не пытаться снова уезжать. Я принесу тебе сигареты, ладно? – Он посмотрел на меня. Его глаза плавали в глазницах. – Ты должен мне обещать.

Он слабо кивнул. Глаза закрылись, голова свесилась на шее набок.

– Гас, – позвала я. – Останься со мной.

– Почитай мне что-нибудь, – попросил он, когда чертова «скорая» пронеслась мимо. В ожидании, пока они развернутся и все-таки найдут нас, я начала читать единственное, что пришло на память, – «Красную тачку» Уильяма Карлоса Уильямса.

– Как много зависит / От / Красной ручной тачки, / Блестящей / после дождя, / Стоящей / Среди белых цыплят.

Уильямс был врачом, и это произведение показалось мне чем-то вроде врачебной поэмы. Стих закончился, но «скорая» по-прежнему удалялась, поэтому я начала импровизировать.

Как много зависит, сказала я Огастусу от синего неба, разрезанного ветками деревьев, над нашими головами. Как много зависит от прозрачной гастростомы, рвущейся из чрева юноши с посиневшими губами. И как много зависит от наблюдателя Вселенной[15].

Находясь уже в полубессознательном состоянии, он окинул меня взглядом и пробормотал:

– И ты говоришь, что не умеешь сочинять стихов?

Глава 19

Из больницы он вернулся через несколько дней, лишенный иллюзий окончательно и безоговорочно. Боль теперь снимали непрерывным вливанием лекарств. Он насовсем переехал в гостиную – больничную кровать поставили у окна.

Это были дни пижам и почесывания отраставшей щетины, невнятных просьб и рассыпания в бесконечных благодарностях за все, что другие делали за него. Однажды днем он нетвердо указал на корзину, в которую собирали белье для стирки, стоявшую в углу комнаты, и спросил меня:

– Что это?

– Корзина для стирки?

– Нет, рядом.

– Рядом с корзиной я ничего не вижу.

– Последний ошметок моего достоинства. Совсем крошечный.

На следующий день я вошла в дом не позвонив. Родителям Гаса не нравилось, когда звонят в дверь, потому что это могло разбудить больного. В доме были сестры Гаса со своими мужьями, служившими в банках, и тремя детьми, мальчиками, которые подбежали ко мне и выпалили на три голоса: ты кто, ты кто, ты кто? – нарезая круги вокруг половичка. Можно подумать, емкость легких – возобновляемый ресурс. Сестер Гаса я уже видела, но с их мужьями и потомством пока не встречалась.

– Я Хейзел, – ответила я.

– У Гаса есть подружка, – сказал один из мальчиков.

– Я знаю, что у Гаса есть подружка, – согласилась я.

– У нее сиси, – поведал другой.

– Ты мне льстишь.

– А это зачем? – спросил первый, указывая на тележку с кислородным баллоном.

– Это помогает мне дышать, – объяснила я. – Гас проснулся?

– Нет, он спит.

– Он умирает, – сказал второй мальчишка.

– Он умирает, – подтвердил третий, вдруг став серьезным. Мгновение было тихо – я не знала, какой реплики от меня ждут, но затем один пнул второго, и они снова принялись носиться, падая друг на друга кучей-малой, которая постепенно мигрировала к кухне.

Я пошла в гостиную, где пришлось знакомиться с зятьями Гаса, Крисом и Дейвом.

Я не очень близко знала его сводных сестер, но они меня крепко обняли. Джули сидела на краешке кровати, разговаривая со спящим Гасом воркующим голосом, каким принято заверять младенца, что он хорошенький:

– Гасси-Гасси, наш маленький Гасси-Гасси…

«Наш» Гасси? Они его что, купили?

– Что случилось, Огастус? – спросила я, демонстрируя подобающее поведение специально для его сестер.