Виноваты звезды

– Наш прелестный Гасси, – сказала Марта, склоняясь над ним. В меня закралось сомнение, спит ли Гас или изо всех сил вдавливает пальцем кнопку обезболивающего, избегая нашествия сестер, хотевших как лучше.

Через некоторое время он проснулся, и первое, что сказал, было «Хейзел». Я невольно обрадовалась: получалось, будто я тоже часть его семьи.

– На улицу, – тихо попросил он. – Можно пойти?

Мы пошли. Мать везла кресло, а сестры, зятья, отец, племянники и я тащились позади. День был пасмурный, тихий и жаркий – июль, макушка лета. Гас был одет в темно-синюю фуфайку и флисовые спортивные брюки. Отчего-то он все время мерз. Он захотел пить, и отец принес ему воды.

Марта попыталась вовлечь Гаса в разговор, опустившись рядом с ним на колени.

– У тебя всегда были такие красивые глаза!

Он едва кивнул. Один из зятьев положил руку на плечо Гасу:

– Ну как тебе на свежем воздухе?

Гас пожал плечами.

– Дать тебе лекарств? – спросила мать, присоединившись к коленопреклоненному кружку, образовавшемуся вокруг Огастуса. Я отступила на шаг и смотрела, как его племянники прорвались через клумбу к клочку зеленой травы и немедленно затеяли игру, где требовалось швырять друг друга на землю.

– Дети! – слабо вскрикнула Джули. – Могу только надеяться, – сказала она, повернувшись к Гасу, – что они вырастут вдумчивыми, интеллигентными молодыми людьми, как ты.

Я подавила желание демонстративно изобразить рвотный позыв.

– Он вовсе не так уж умен, – заявила я Джули.

– Хейзел права. Большинство красавцев глупы, я всего лишь превосхожу ожидания.

– Верно, его конек прежде всего внешняя красота, – поддержала я.

– Ослепительная.

– На Айзека подействовало, – заметила я.

– Ужасная трагедия, но что я могу поделать со своей убийственной красотой?

– Ничего.

– Красивое лицо – тяжкое бремя.

– Не говоря уже о теле.

– О-о, даже не начинай о моем сексуальном теле! Ты точно не захочешь увидеть меня голым, Дейв. При виде моей наготы у Хейзел Грейс захватило дух, – похвастался Гас, кивнув на мой кислородный баллон.

– Ну-ну, хватит, – сказал отец Гаса, неожиданно обнял меня и поцеловал сбоку в волосы, прошептав: – Я каждый день благодарю за тебя Бога, детка.

Это был мой последний хороший день с Гасом до Последнего хорошего дня.

Глава 20

Одним из чуть менее дерьмовых законов жанра детской онкологии считается конвенция Последнего хорошего дня, когда жертва нежданно-негаданно получает несколько сносных часов, будто неизбежный распад достиг плато, и боль ненадолго становится терпимой. Проблема в том, что не существует способа выяснить наверняка, просто нормальный у тебя день или это твой Последний хороший день. На первый взгляд они неотличимы.

Я взяла выходной от посещения Огастуса, потому что не очень хорошо себя чувствовала: ничего особенного, просто устала. День я провела в блаженной лени, и когда Огастус позвонил в начале шестого, я уже была подключена к ИВЛ, который мы перенесли в гостиную, чтобы я смогла посмотреть телевизор с мамой и папой.

– Привет, Огастус, – сказала я.

Он ответил тоном, на который я когда-то запала:

– Добрый вечер, Хейзел Грейс. Сможешь часам к восьми подъехать буквально в сердце Иисуса?

– Ну да, наверное.

– Превосходно. Приготовь надгробное слово, если нетрудно.

– Хм, – протянула я.

– Я люблю тебя, – сказал он.

– И я тебя, – ответила я. В телефоне с щелчком положили трубку.

– Хм, – обратилась я к родителям. – Мне надо подъехать к восьми в группу поддержки. Экстренное собрание.

Мама выключила у телевизора звук.

– Что-нибудь случилось?

Я смотрела на нее секунду, подняв брови.

– Я так понимаю, вопрос риторический?

– Но для чего же экстренное…

– Потому что я зачем-то нужна Гасу. Не беспокойся, я сама съезжу. – Я неловко ворочала маску ИВЛ, ожидая, что мама поможет мне ее снять, но она не помогла.

– Хейзел, – сказала она, – мы с отцом тебя практически не видим.

– Особенно некоторые, кто работает всю неделю, – добавил папа.

– Я ему нужна, – объяснила я, наконец выпутавшись из маски сама.

– Детка, но и нам ты тоже нужна, – заметил папа, взяв меня повыше кисти, будто упрямящуюся двухлетку, которая хочет выбежать на проезжую часть.

– Ну что ж, пап, заполучи рак в терминальной стадии, и будем чаще видеться.

– Хейзел! – воскликнула мама.

– Ты сама не хотела, чтобы я сидела дома, – напомнила я. Папа по-прежнему сжимал мне руку. – А теперь хочешь, чтобы он побыстрее умер, чтобы я снова была прикована к дому и ты могла бы обо мне заботиться, как я тебе всегда позволяла. Но мне этого не нужно, мама, и ты мне не нужна, как раньше. Это тебе надо начать нормальную жизнь!

– Хейзел! – Папа крепче сжал мою руку. – Извинись перед матерью!

Я вырывала руку, но он не отпускал, и я не могла дотянуться до канюли. Это бесило, как никогда. Все, чего мне хотелось, – старого доброго подросткового бунта, чтобы с топотом выйти из комнаты и грохнуть дверью, а затем включить «Лихорадочный блеск» и яростно писать надгробную речь. А я не могла, потому что не могла, блин, дышать.

– Канюля, – взвыла я. – Кислород!