Виноваты звезды

Согласно маминому плану, несколько часов полета мы должны были проспать, чтобы, приземлившись в восемь утра, выйти в город готовыми высосать из жизни костный мозг – в смысле взять от нее все. Поэтому после окончания фильма мама, Огастус и я приняли снотворное. Мама отрубилась через несколько секунд, а мы с Огастусом молча смотрели в окно. День был ясный, и хотя нам не было видно заходящего солнца, мы могли наблюдать всю палитру красок закатного неба.

– Боже, как красиво, – сказала я в основном себе.

– Восходящее солнце слишком ярко в ее угасавших глазах, – процитировал он строчку из «Царского недуга».

– Оно заходящее, – поправила я.

– А где-то восходящее, – ответил он и через секунду добавил: – Путевые заметки: было бы здорово облететь земной шар на супербыстром самолете, который успевал бы за восходом.

– И я бы дольше прожила. – Гас взглянул на меня сбоку. – Ну как же, теория относительности и все такое. – Он все еще пребывал в замешательстве. – Мы стареем медленнее, когда движемся, чем когда стоим. Сейчас, например, время течет для нас медленнее, чем для тех, кто на земле.

– Умные какие эти студентки, – сказал Огастус.

Я округлила глаза. Он толкнул мою ногу коленом (настоящим), и я пихнула его коленкой в ответ.

– Спать хочешь? – спросила я.

– Ни в одном глазу, – ответил он.

– Я тоже, – согласилась я. Снотворные и наркотические средства действуют на меня иначе, чем на здоровых.

– Хочешь еще кино посмотреть? – спросил он. – У них есть фильм с Портман эры Хейзел.

– Я хочу посмотреть то, чего ты еще не видел.

В конце концов мы выбрали «Триста спартанцев», защищавших Спарту от персидской армии численностью, судя по всему, не меньше миллиарда. Фильм у Огастуса опять начался раньше моего, и спустя несколько минут его комментариев «Оп-па!» и «Готов!» всякий раз, как кого-то убивали особенно изощренным способом, я перегнулась через подлокотник и положила голову Гасу на плечо, чтобы видеть его экран и смотреть кино вместе.

«Триста спартанцев» отличались обилием полуголых, натертых маслом молодых парней в кожаных ремнях, поэтому смотрелся фильм легко, утомляло лишь размахивание мечами без какого-либо эффекта. На экране громоздились горы тел персов и спартанцев, и было непонятно, отчего персы такие жестокие, а спартанцы такие красивые. «Современность», если цитировать «Царский недуг», «специализируется на таких боях, в которых никто ничего не теряет, кроме своей жизни, и то не обязательно». Эта битва титанов оказалась тем самым случаем.

Ближе к концу фильма почти все умерли, и наступил безумный момент, когда спартанцы стали укладывать тела своих покойников одно на другое, чтобы сложить стену из трупов. Мертвые стали массивным блокпостом между персами и дорогой на Спарту. Я нашла чернуху слегка неоправданной, поэтому отвела глаза от экрана и спросила Огастуса:

– Как думаешь, сколько всего мертвецов?

Он отмахнулся:

– Ш-ш-ш! Сейчас самое интересное!

Когда персы пошли в атаку, им пришлось перелезать через стену из мертвых, а спартанцы заняли господствующую высоту на этой горе трупов, и, когда падали новые убитые, стена из тел мучеников становилась выше и сложнее для преодоления, и все размахивали мечами, слали стрелы, и реки крови лились по Горе Мертвецов и так далее.

Я подняла голову с плеча Гаса – надоели трупы! – и поглядела, как он смотрит кино. Он не удержал своей дурацкой улыбки. Скосив глаза, я видела на своем телевизоре, как на экране громоздятся все новые тела воюющих. Когда персы наконец одолели спартанцев, я снова посмотрела на Огастуса. Даже при том, что хорошие парни проиграли, Огастус выглядел откровенно радостным. Я снова положила голову к нему на плечо, но не открывала глаз, пока бой не закончился.

Когда пошли титры, он стащил наушники и сказал:

– Извини, меня захватило благородство их жертвы. Что ты говорила?

– Как думаешь, сколько всего умерло?

– Сколько вымышленных персонажей умерло в придуманном кино? Недостаточно, – пошутил он.

– Нет, я имею в виду, вообще сколько людей умерло за всю историю?

– Я случайно знаю точный ответ, – отозвался Гас. – Сейчас на Земле семь миллиардов живых и около девяносто восьми миллиардов мертвых.

– Оууу, – протянула я. Мне казалось, что за счет быстрого роста населения в мире сейчас окажется больше живых, чем умерших за все времена.

– На каждого живого приходится по четырнадцать мертвых, – сказал он. Титры все шли. Много времени понадобилось, чтобы идентифицировать все киношные трупы, подумала я, не убирая голову с плеча Огастуса. – Я искал эту информацию пару лет назад, – продолжал он. – Мне было интересно, можно ли помнить всех. Ну если организоваться и закрепить за каждым живущим определенное количество умерших, хватит ли живых, чтобы помнить всех мертвых?

– И как, хватит?

– Конечно, любой в состоянии запомнить четырнадцать фамилий. Но мы скорбим неорганизованно, поэтому многие наизусть помнят Шекспира и никто не помнит человека, которому он посвятил свой Пятьдесят пятый сонет.

Я согласилась.

Минуту мы молчали, потом он спросил:

– Хочешь почитать?