Виноваты звезды

– Ш-ш, это секрет.

Мама улыбнулась.

– Телефон взяла? – спросила она меня.

Я повертела мобильный в руке в качестве доказательства, взялась за ручку тележки и пошла. Огастус поспешил меня догнать и предложить руку, на которую я оперлась, обхватив пальцами его бицепс.

К сожалению, он сел за руль – сюрприз должен быть сюрпризом. Пока мы рывками продвигались к неведомой цели, я сказала:

– Ты очаровал мою мать до потери пульса.

– Да, а твой папа фанат Смитса, это тоже помогло. Думаешь, я им понравился?

– Еще как. Хотя кого это волнует, они ведь всего лишь родители.

– Они твои родители, – сказал Огастус, бросив на меня взгляд. – К тому же я люблю нравиться. Это неправильно?

– Ну, нет никакой необходимости кидаться придерживать двери или осыпать комплиментами, чтобы понравиться мне, – заметила я.

Огастус резко ударил по тормозам, и я чуть не улетела вперед; дыхание ненадолго стало затрудненным и хаотичным. Я подумала о позитронной томографии. Не волнуйся. Волноваться бесполезно. Но я все равно волновалась.

Покрышки оставили на асфальте черные следы, когда мы, взревев мотором, умчались от знака остановки и повернули налево к так называемому (непонятно, за какие заслуги) Грандвью (оттуда открывается вид на поле для гольфа). Единственное, что я знала в этом направлении, – это кладбище. Огастус сунул руку в центральную консоль, открыл полную пачку сигарет и вынул одну.

– Ты их вообще выбрасываешь? – спросила я.

– Одно из многочисленных преимуществ жизни без табака в том, что пачки сигарет хватает на неопределенный срок, – ответил он. – Эта у меня почти год. Несколько сигарет сломались у фильтра, но я считаю, что этой пачки мне легко хватит до восемнадцати лет. – Он подержал фильтр пальцами и сунул сигарету в рот. – Ну ладно. Ладно. Назови то, чего ты никогда не видела в Индианаполисе.

– Хм. Стройных взрослых, – ответила я.

Он засмеялся:

– Хорошо. Продолжай.

– Ну, пляжей. Семейных ресторанов. Топографии.

– Прекрасные примеры наших недостатков. Прибавь сюда культуру.

– Да, с культурой у нас напряженно, – признала я, начиная понимать, куда он меня везет. – Мы что, едем в музей?

– Ну, можно и так сказать.

– Или мы едем в тот парк?

Гас разочарованно вздохнул.

– Да, мы едем в тот парк, – сказал он. – Ты уже догадалась, что ли?

– О чем догадалась?

– Ни о чем.

Позади музея располагался парк с гигантскими скульптурами. Я слышала о нем, но никогда не бывала. Мы проехали мимо музея и остановились у баскетбольной площадки, заполненной огромными синими и красными стальными арками, изображавшими траекторию передаваемого мяча.

Мы спустились вниз с того, что в Индианаполисе сойдет за холм, на поляну, где дети карабкались и ползали по огромному скелету. Ребра были мне примерно до пояса, а бедренная кость выше моего роста. Скульптура выглядела как детский рисунок, где скелет поднимается из земли.

У меня болело плечо. Я боялась, что из легких пошли метастазы. Я представляла, как раковая опухоль, скользкий угорь с вероломными намерениями, прорастает в кости, оставляя дыры в моем скелете.

– «Сексуальные кости», – начал Огастус. – Скульптура работы Джоупа ван Лисхута.

– Голландец, что ли?

– Да, – подтвердил Гас. – Как и Рик Смитс. Как и тюльпаны. – Гас остановился посреди поляны с костями и снял рюкзак сперва с одного плеча, потом с другого. Расстегнул молнию, вынул оранжевое одеяло, пинту апельсинового сока и несколько бутербродов со срезанными корками, завернутых в пленку.

– А почему все оранжевое? – спросила я, не позволяя себе думать, что все это каким-то образом ведет к Амстердаму.

– Ну как же, национальный цвет Нидерландов! Помнишь Вильгельма Оранского?

– Его в школе не проходят, – усмехнулась я, стараясь скрыть острый интерес.

– Бутерброд будешь? – спросил он.

– Дай догадаюсь, – сказала я.

– Голландский сыр и помидоры. Помидоры, извини, мексиканские.

– Вечно ты разочаруешь, Огастус. Хоть бы тогда оранжевых помидоров достал!

Он засмеялся, а потом мы молча ели бутерброды, глядя, как дети лазают по скульптуре. Я не могла спросить напрямую, поэтому сидела в окружении всего голландского, неловкая и переполняемая надеждой.

В отдалении, купаясь в чистейшем солнечном свете, столь редком и драгоценном в моем городке, шумная детская компания превратила скелет в игровую площадку, перепрыгивая через искусственные кости.

– Вот что мне в этой скульптуре нравится, – начал Огастус, подержав незажженную сигарету двумя пальцами, словно стряхивая пепел, и сунув ее обратно в рот. – Во-первых, кости достаточно далеко друг от друга, и ребенок не может устоять перед желанием попрыгать между ними. Ему хочется непременно пропрыгать всю грудную клетку до черепа. Во-вторых, скульптура своей сутью побуждает младость играть на костях. Символические резонансы можно приводить бесконечно, Хейзел Грейс.

– Любишь ты символы, – сказала я, надеясь повернуть разговор к обилию голландских символов на нашем пикнике.

– Да, кстати, об этом. Ты, наверное, думаешь, почему приходится жевать сандвич с плохим сыром и пить апельсиновый сок и почему я надел фуфайку с голландцем, занимающимся спортом, который я не люблю.