Виллет

– Несомненно, сообщили об ужасных преступлениях, только он не уточнил, о каких именно. Печать исповеди пресекла как его красноречие, так и мое любопытство. Искренние признания, однако, не вызвали враждебности святого отца. Кажется, он проникся столь острым сочувствием к вам, да еще в такую ужасную погоду, что счел христианским долгом проследить, как выйдете из церкви и доберетесь до дома. Возможно, таким поступком достойный человек бессознательно проявил малую толику хитрости своего сословия, желая узнать, где вы живете. Упомянули об этом в исповеди?

– Нет, напротив: старательно избегала даже намека на любой конкретный признак. А что касается исповеди, доктор Джон… Думаю, вы сочтете меня сумасшедшей, но не смогла удержаться. Полагаю, вина лежит на том, что вы называете нервной системой. Не готова выразить переживания словами, но мои дни и ночи стали невыносимыми. Жестокое одиночество повлияло на сознание. Чувство должно было или найти выход, излиться, или убить меня, точно так же (это вам понятно, доктор Джон), как если тромб или другое непреодолимое препятствие преграждает путь крови через сердце, поток устремляется по другому, смертельному руслу. Я мечтала о сочувствии, дружбе, совете, но не могла найти ничего подобного ни в комнате, ни в саду, а потому отправилась искать в церкви, на исповеди. То, что я сказала, не было ни признанием, ни рассказом. Я не сделала ничего плохого. Жизнь не была достаточно активной для темных свершений, будь то в мыслях или в реальности. Вся моя исповедь состояла из тоскливой, отчаянной жалобы.

– Люси, вам необходимо сменить обстановку – желательно отправиться в путешествие, причем на полгода, не меньше! Ваша спокойная натура становится чересчур возбудимой. Долой мадам Бек! Неужели маленькая жизнерадостная вдовушка настолько безжалостна, чтобы обречь свою лучшую учительницу на одинокое затворничество?

– Мадам Бек ни в чем не виновата, – возразила я. – И никто не виноват. Не смейте никого порицать.

– В ком же тогда причина, Люси?

– Во мне, доктор Джон, во мне. А еще в той великой абстракции, на чьи широкие плечи я готова возложить тяжкое бремя вины, которое они без труда выдержат: в судьбе. Виноваты только я и судьба.

– В таком случае «я» должно в будущем стать осторожнее, – с улыбкой заключил доктор Джон.

Очевидно, моя беспомощная грамматика показалась ему забавной.

– Перемена климата, воздуха, обстановки – таково мое предписание, – заключил практичный молодой врач. – Но вернемся к нашим баранам, Люси. Пока что отец Силас, со всей его хитростью (поговаривают, что он иезуит), не узнал ничего нового, поскольку вместо того, чтобы вернуться на рю Фоссет, вы потеряли сознание от горячки…

– Нет-нет! – опять перебила я доктора. – Лихорадка началась этой ночью. Не приписывайте мне бред: точно знаю, что была в своем уме.

– Отлично! Несомненно, вы мыслили так же четко, как я сейчас. Блуждания завели вас в точку, противоположную пансионату. Возле церкви бегинок, под дождем и ветром, в полной темноте, вы потеряли сознание и упали. Священник пришел на помощь, а потом, как известно, подоспел и доктор. Вдвоем мы нашли фиакр и привезли вас сюда. Несмотря на почтенный возраст, отец Силас сам принес вас в гостиную, уложил на диван и наверняка остался бы рядом до первых признаков улучшения, да и я тоже, но, как назло, нас обоих срочно затребовали к тому умирающему пациенту, которого я недавно оставил. Следовало исполнить непреложный долг: последний визит доктора и обряд священника. Без промедлений. Мы с отцом Силасом отправились к больному, матушка проводила вечер у знакомых, и вас поручили Марте, оставив указания, которые она, судя по всему, успешно выполнила. Итак, вы католичка?

– Пока нет, – ответила я с улыбкой. – Только не говорите отцу Силасу, где я живу, не то он постарается обратить меня в свою веру, однако при встрече передайте, пожалуйста, глубокую благодарность. Если когда-нибудь разбогатею, непременно пожертвую деньги на благотворительность. Смотрите, доктор Джон, ваша матушка просыпается. Пора распорядиться, чтобы принесли чай.

Грэхем позвонил в колокольчик, а когда миссис Бреттон выпрямилась в кресле – негодуя на себя за уступку природе и намереваясь решительно отрицать, что спала хотя бы минуту, – с улыбкой пошел в наступление:

– Баюшки-баю, мама! Поспите еще. Во сне вы – сама невинность.

– Во сне, Джон Грэхем! О чем ты? Сам знаешь, что я никогда не сплю днем: может, забылась на пару минут, вот и все.

– Да-да, конечно! Нежное прикосновение серафима, легкая дремота феи. Мама, в подобных случаях вы всегда напоминаете мне Титанию[162].

– А все потому, что сам ты невероятно похож на Боттома[163].

– Мисс Сноу, вам когда-нибудь приходилось слышать что-нибудь подобное остроумию моей матушки? Это самая находчивая женщина среди представительниц своего возраста и габаритов.