Виллет

Собака была так настойчива, что месье Поль наконец поднял голову и, сразу поняв, кто причина ее поведения, свистнул, подзывая, однако Сильви залаяла еще громче, упорно добиваясь, чтобы стеклянная дверь немедленно открылась. Раздосадованный профессор со вздохом отставил лопату, подошел к двери и приоткрыл ее. Сильви бросилась ко мне, вскочила на колени, охватила лапами за шею и принялась восторженно облизывать лицо, одновременно сметая хвостом книги и листы бумаги на пол.

Месье Эммануэль вошел следом и принялся наводить порядок: собрал и вернул на стол книги, а потом ухватил Сильви и засунул под пальто. Собачка сразу успокоилась, пригрелась и притихла, забавно высунув наружу лохматую голову. Это существо было совсем крошечным, с самой симпатичной на свете невинной мордочкой, длинными шелковистыми ушками и черными блестящими глазками. Мне Сильви всегда напоминала маленькую Полли. Простите за сравнение, читатель, но что было, то было.

Месье Поль нежно поглаживал ее, что ничуть меня не удивляло: невозможно отказать в любви такому милому, искреннему, добросердечному существу, – пока не заметил среди только что возвращенных на место книг религиозный трактат. Губы его приоткрылись, но мэтр подавил желание заговорить с трудом, хотя и явно. Неужели с него взяли слово никогда больше со мной не общаться? Если так, то благородная натура сочла возможным нарушить клятву, поскольку уже в следующее мгновение он сделал вторую попытку и заговорил:

– Полагаю, вы не удостоили вниманием эту брошюру?

– Ну почему же, прочла.

Он подождал, словно надеялся, что я выскажу свое мнение без принуждения, но я не собиралась говорить без предложения. Если следовало пойти на какие-то уступки, совершить какой-то ритуал, то это должен был сделать покорный ученик отца Силаса, а не я. Он смотрел на меня с нежностью. Слегка затуманенные грустью голубые глаза светились волнением и заботой. Чувства противоречили одно другому: упрек перетекал в раскаяние. Возможно, в этот момент месье Поль обрадовался бы открытому проявлению чувств, однако я не позволила себе ничего лишнего, а чтобы не выдать смятения, взяла со стола несколько перьев и принялась старательно затачивать, зная, что действие изменит настроение профессора. Он терпеть не мог смотреть, как я точу перья. Ножи всегда оказывались тупыми, а руки неумелыми; и в итоге перья расщеплялись и ломались. На сей раз я превзошла себя и порезала палец – почти нарочно, чтобы вернуть собеседника в естественное состояние, снять напряжение, вызвать непосредственную реакцию.

– Maladroit![333] – воскликнул месье Поль. – Сейчас превратите руки в котлету!

Он опустил Сильви на пол и, приказав охранять феску, забрал у меня перья и принялся точить с проворством и точностью машины и между делом осведомился:

– Понравилась ли вам книжка?

Подавив зевок, я пожала плечами, но он не отступал:

– Ну хоть тронула?

– Скорее навеяла сон.

Профессор немного помолчал, а потом его прорвало:

– Allons donc![334] Бессмысленно разговаривать таким тоном. Какой бы плохой вы ни были – не стану перечислять недостатки, – Бог и природа наградили вас достаточным количеством разума и сочувствия, чтобы не остаться глухой к такому трогательному призыву.

– Вот еще! – тут же оживилась я. – Ни капли не растрогалась. Ничуть! – И в доказательство вытащила из кармана абсолютно сухой, чистый, неразвернутый платок.

На меня тут же вылился поток эпитетов скорее пикантных, чем вежливых. Я слушала с наслаждением. После двух дней противоестественного молчания добрые старые рассуждения и упреки звучали мелодичнее любой музыки, но, внимая громогласным обвинениям, я не забывала утешаться и утешать собачку конфетами из коробочки, которую месье Поль заботливо пополнил. Ему понравилось, что небольшая услуга получила достойную оценку. Посмотрев на нас с Сильви, он отложил нож и, коснувшись моей руки пучком отточенных перьев, попросил:

– Сестренка, скажите честно: что вы думали обо мне в эти два дня?

Ответить я не сумела: помешали слезы, – а чтобы скрыть их, принялась усердно гладить Сильви. Месье Поль перегнулся через стол, наклонился и продолжил:

– Я назвался вашим братом, но сам не знаю, кто я на самом деле: брат или друг. Много думаю о вас, желаю добра, но постоянно должен себя сдерживать: вас следует бояться. Лучшие друзья предупреждают об опасности и призывают проявить осторожность.

– Вы поступаете правильно, слушая друзей: осторожность необходима.

– Протестантская религия – странная, самонадеянная, неуязвимая вера – заковала вас в нечестивые доспехи. Вы хорошая. Отец Силас считает вас хорошей и любит, но ужасный, гордый, непреклонный протестантизм несет опасность. Иногда сквозит во взгляде, а порой внушает такие интонации и жесты, что становится холодно. Вы не склонны к притворству, и все же только что, когда взяли в руки эту книжку… Боже мой! Мне показалось, что Люцифер улыбнулся!

– Истина заключается в том, что книжка не вызвала у меня уважения. И что же дальше?