Виллет

– Что бы ни утверждали священники и полемисты, – пробормотал месье Поль, – Бог добр и любит все искреннее. Верьте так, как можете, и по крайней мере одна наша молитва останется общей. Я тоже прошу: «O Dieu, sois appaisé envers moi qui suis pécheur![336]

Он облокотился на спинку моего стула и после недолгого молчания заговорил снова:

– Какими предстают различия между людьми в глазах того Бога, кто создал мир, кто вдохнул жизнь в землю и сияющие на небе звезды? Если для него не существует ни времени, ни пространства, значит, не существует ни меры, ни сравнения. Мы унижаем себя собственным ничтожеством – и правильно делаем, – однако вполне возможно, что постоянство одного сердца, правдивость и вера одного ума в указанном им свете значат для него так же много, как правильное движение спутников вокруг планет, планет вокруг солнц или солнц вокруг великого, невидимого, непонятного, непознаваемого, лишь великим духовным усилием постижимого центра.

Да направит всех нас Господь! Да благословит Господь вас, Люси!

Глава XXXVII Солнечный свет

Полина не ошиблась, отложив переписку с Грэхемом до тех пор, пока отец не одобрит их общение, но доктор Бреттон не мог жить в трех милях от отеля «Креси» и не наведываться туда как можно чаще. Полагаю, поначалу влюбленные старались держаться отстраненно: внешне им удалось исполнить намеренье, – однако чувство очень скоро сократило дистанцию.

Все лучшее, что существовало в натуре Грэхема, стремилось к Полине; душевное благородство расцветало в ее присутствии. Во время мимолетного увлечения мисс Фэншо разум дремал, однако сейчас и разум, и утонченный вкус проснулись, оживились и, как все остальные чувства, требовали щедрой пищи и ждали достойного вознаграждения.

Не могу утверждать, что Полина намеренно заводила разговор о книгах, сознательно ставила перед собой задачу призвать доктора Бреттона к размышлению, планировала усовершенствовать его ум или вообще представляла, что этот ум может нуждаться в дальнейшем совершенствовании. Она считала его совершенным, безупречным. Грэхем сам воспользовался случаем и упомянул книгу, которую читал в это время, но, лишь услышав в ответе гармонию интересов, нечто приятное собственной душе, начал разговаривать больше и лучше, чем когда-нибудь рассуждал на подобные темы. Полина слушала с восторгом и отвечала с воодушевлением. В каждом следующем ответе Грэхем улавливал музыку все более сладостную; в каждом слове находил важную, убедительную, магическую ноту, открывавшую прежде неведомую сокровищницу собственной души, непознанную силу ума и, что еще лучше, затаенную доброту сердца. Каждому нравилось слушать, как говорит другой. Голос, интонации, произношение доставляли радость. Каждый дорожил проявлениями остроумия. Они удивительно быстро улавливали намерения друг друга, а мысли нередко совпадали, как совпадают тщательно подобранные жемчужины. Грэхема природа наделила веселым характером. Полина не обладала внутренним запасом жизнерадостности: без внешнего воздействия оставалась задумчивой и пассивной, – однако сейчас казалась веселой, словно жаворонок, а в доброжелательном присутствии возлюбленного сияла мягким теплым светом. Не могу описать, как расцвела юная графиня в своем счастье, однако не переставала ею любоваться. Но куда же делся тот нежный лед, та сдержанность, которыми она отгораживалась от мира? О, Грэхем недолго терпел холод: теплая волна, которую он принес с собой, быстро растопила робкий иней.

Давние дни в Бреттоне стали любимой темой разговоров. Воспоминания начались робко, со смущенными улыбками, но вскоре обрели открытость и постоянно возрастающую уверенность. Грэхем сумел обеспечить полное взаимопонимание и добился независимости от той несущественной помощи, в которой когда-то отказала несговорчивая Люси. Все рассказы о «маленькой Полли» нашли достойное выражение в его собственных приятных интонациях, произнесенных красивыми добрыми губами, значительно убедительнее, чем смогла бы поведать я.

Наедине со мной Полина не раз признавалась, как радовало и удивляло ее богатство воспоминаний, точность и красочность. Казалось, при взгляде на нее картины прошлого естественно оживали в сознании доктора Бреттона. Он рассказал, как однажды она обхватила ручонками его голову и, гладя львиную гриву, воскликнула: «Грэхем, я вас люблю!» – как ставила скамеечку возле его ног, а уже с нее забиралась на колени, а как-то даже признался, что не забыл ощущение маленьких ладошек на своих щеках и в длинных густых волосах. Вспомнил он и нежное, трепетное прикосновение крошечного указательного пальчика к подбородку, детскую шепелявость, взгляд, с которым Полли произносила «симпатичная ямка», а потом смотрела в глаза, спрашивала, почему они такие пронзительные, и утверждала, что у него необычное лицо: намного приятнее, чем у матушки или Люси Сноу.