Виллет

Ровно в шесть весело прозвенел колокольчик. Мы спустились по лестнице, миновали холл, прошли по коридору и оказались в вестибюле. Здесь уже стоял профессор, но не в обычном устрашающем пальто и суровой феске, а в свободной подпоясанной блузе и жизнерадостной соломенной шляпе. Он любезно пожелал всем доброго утра, мы же ответили благодарными улыбками, по команде парами построились в колонну и отправились в путь.

Улицы еще оставались тихими, а бульвары – свежими и мирными, словно поля. Думаю, все были счастливы, ибо предводитель обладал особым умением дарить счастье – так же как, находясь в противоположном настроении, умел внушать трепет и страх.

Месье Поль не выступал во главе колонны и не замыкал процессию, а свободно двигался вдоль линии, замечая каждую, беседуя с теми, кому благоволил, и даже не обходя вниманием тех, кого не любил. Я оказалась в паре с мисс Фэншо и сразу ощутила тяжесть далеко не худенькой руки этого ангельского создания. Джиневра была дама упитанная, и могу заверить читателя, что выдержать груз ее прелестей оказалось нелегко. Сколько раз в течение этого дня я желала, чтобы очарование заключалось в более скромной оболочке! По определенной причине стараясь избегать высочайшего расположения и пыталась извлечь пользу из приятного соседства, я то и дело, заслышав шаги месье Поля, переходила налево или направо, в зависимости от того, с какой стороны был он, чтобы красавица оказывалась между нами. Тайный мотив для маневра заключался в новом розовом платье. В обществе месье Поля я чувствовала себя примерно так же, как в красной шали на лугу, где пасется бык.

Некоторое время система перемещений и манипуляций черным шелковым шарфом оправдывала себя, однако вскоре месье Поль заметил, что, с какой бы стороны ни подошел, всегда оказывался рядом с мисс Фэншо. Его отношения с Джиневрой никогда не складывались настолько гладко, чтобы при звуке ее английского акцента нежная душа франкофона не испытывала мучительных терзаний. Их характеры и склонности не совпадали ни в одной точке: при каждом малейшем контакте возникало жесткое трение. Профессор считал ученицу пустой и манерной, она же обвиняла его в грубости, нетерпимости и упрямстве.

Наконец, получив все тот же нежеланный результат в шестой раз, месье Поль вытянул шею, поймал мой взгляд и нетерпеливо призвал к ответу:

– Qu’est-ce que c’est? Vous me jouez des tours?[294]

Однако не успели слова слететь с губ, как с обычной проницательностью он уловил суть происходящего: напрасно я расправляла бахрому и выставляла конец черного шарфа – и прорычал:

– A-a-a! C’est la robe rose![295]

Этот возглас подействовал на меня так же, как если бы я услышала внезапный рев короля пастбища, поэтому поспешила оправдаться:

– Это всего лишь ситец: очень дешевый, к тому же практичный.

– Et Mademoiselle Lucie est coquette comme dix Parisiennes[296], – возразил месье Поль. – A-t-on jamais vu une Anglaise pareille. Regarder plutôt son chapeau, et ses gants, et ses brodequins![297]

Все эти предметы гардероба были точно такими же, как у других обитательниц дома на рю Фоссет: ничуть не лучше, если не хуже, – но месье уже попал в колею, и теперь мне предстояло выслушать достойную проповедь. Однако она миновала так же мягко, как порой летним днем прекращается гроза. Молния сверкнула всего лишь раз в виде добродушной усмешки, а потом месье заметил:

– Courage! à vrai dir je ne suis pas fâché, peut-être même suis je content qu’on s’est fait si belle pour ma petite fête[298].

– Mais ma robe n’est pas belle, Monsieur – elle n’est que propre[299].

– J’aime la propreté[300], – ответил профессор.

Иными словами, он не разгневался. В это благоприятное утро возобладало солнце добродушия, подавив надвигавшиеся тучи, прежде чем им удалось затмить сияющий диск.

Мы уже были за городом: в тех местах, которые здесь называли «les bois et les petits sentiers»[301]. Уже спустя месяц эти деревья и дорожки предоставили бы сомнительное, пыльное уединение, однако сейчас, в майской зелени и утренней свежести, выглядели весьма привлекательно.

Мы дошли до колодца, заключенного, как это принято в Лабаскуре, в аккуратное кольцо лип. Здесь военачальник объявил привал. Нам было приказано сесть на зеленый холм. Месье устроился в центре и призвал всех к себе. Те, в ком симпатия к нему победила страх, подошли ближе – главным образом малышки; те, кто боялся больше, чем любил, остались поодаль; те же, кто почувствовал особую пикантность в окрашенных преданностью остатках страха, сохранили самую значительную дистанцию.

Профессор начал рассказывать, что делал просто замечательно: в той манере, которая нравится детям и вызывает зависть у ученых мужей, – простой в своей силе и сильной в своей простоте. Коротенькая история изобиловала волшебными подробностями, искрами нежного чувства и оттенками красочного описания, которые запали мне в душу и не померкли со временем. Месье Поль нарисовал сумеречную картину – я до сих пор ясно ее представляю, – которой никогда не создавала кисть художника.