Рубенс. О да! Герцог Альба едет во Фламандию как раз для того, чтобы исполнять всяческие законы! Особенно в отношении вас! Ведь вы же лютеранка, еретичка! Для него вы просто не человек! – Уж не хотите ли вы поменять веру?
Анна. Я об этом не думала.
Рубенс. Очень не советую вам этого делать! Ведь если вы разводитесь с принцем, вашими естественными опекунами сразу же становятся ваш дед и ваш дядя, курфюрст Саксонский! – Да знаете, что они с вами сделают за вероотступничество? – Изрежут на мелкие куски!
Анна
А хитрец Молчаливый все это прекрасно знал! Иначе бы он и не полез со своим сватовством!
Рубенс. Любая женщина, принцесса, отдала бы все, что она имеет, чтобы хоть на три дня оказаться на вашем месте!
Анна. Опять вы за свое! И вы еще говорите, что вы мне друг! Вы любите только вашего принца!
Рубенс. Поскольку вы, ваша светлость, все еще связаны с ним узами брака, то я просто не могу провести границы между вами и вынужден любить вас обоих одинаковой любовью.
Анна. А я его ненавижу, понятно вам? И я хочу во что бы то ни стало с ним развестись!
Рубенс
Анна. А он этого не хочет! Он мне заявил, что разведется со мной только в том случае, если я ему изменю! – Он считает, что сам он настолько неотразим, что я даже не стану смотреть на кого-нибудь другого!
Рубенс
Обнимает ее и целует.
3. Дендремонд. Вокруг стола – принц, Эгмонт, Горн, Гоохстратен и Людвиг.
Эгмонт и Горн в глубоком молчании читают письмо, передавая листки один другому.
Эгмонт
Вильгельм
Эгмонт. А мне кажется, что его автор перестарался! Кто бы он ни был! Даже если предположить, что он действительно испанский посланник в Париже сеньор де Алава!
Гоохстратен. Вы сомневаетесь в подлинности этого письма?
Эгмонт. Не столько письма, граф, сколько того, что в нем написано! Слишком уж много пророчеств для такого количества бумаги. И они такие мрачные, что скорее подошли бы какому-нибудь обезумевшему реформату, чем королевскому посланнику.
Хорошо! Предположим, что король действительно решил казнить всех здесь присутствующих, а несчастных Бергена и Монтиньи не выпустить живыми из Испании. – Откуда это знать какому-то де Алаве? Кто он такой, чтобы проникнуть в замкнутую душу короля?
Горн. Мой брат Монтиньи тоже пишет, что король крайне разгневан на всех фламандцев. Но это вполне естественно! Мы же знаем его набожность и все, что здесь произошло!
Вильгельм. Вы правы. И то, что произойдет вслед за этим, будет тоже совершенно естественно! – Но я не хочу смотреть на гибель этого народа и становиться смиренной жертвой мести, которую я предвижу!
Эгмонт. И вы предлагаете на выбор – либо поднять мятеж, либо бежать самым постыдным образом! И то, и другое будет лишним подтверждением нашей вины! – А я не желаю, чтобы меня считали изменником! Я всегда был верен своему государю, и если мое усердие было недостаточным, то я его удвою, удесятерю!
Вам всем прекрасно известно, что нужно делать, чтобы вернуть спокойствие этой стране!
Гоохстратен
Горн. Я вообще ничего не думаю. Что бы я ни делал за всю жизнь, я не видел ничего, кроме неблагодарности со стороны правительства. Я этим всем сыт по горло! – Я собираюсь уйти от всех дел и поступить в монастырь! Мне ничего другого не остается!
Людвиг. Значит, в такое время вы думаете только о себе?
Горн. Нет, молодой человек, я думаю не только о себе! – Правду или неправду говорит посланник де Алава, но мой брат в Испании! Разве я могу совершать поступки, которые отразятся на его судьбе?
Эгмонт. Несомненно, мы не должны забывать, что у нас есть обязанности по отношению к нашим близким и к самим себе! Я не считаю себя вправе заставлять мою жену и моих детей жить нахлебниками какого-нибудь немецкого курфюрста! Я никогда не готовил их к такой жизни!
Вильгельм. Вы оставляете эту страну ее страшной участи, Эгмонт, и надеетесь, что ни вы, ни ваша семья ее не разделят?