Виланд

– Всё там было. И все. И обманутые, и обманывавшие, и подонки, и невинные. Как и во всякой нации. Во всякой, Лидия… Да и как определить ту степень вины, если многих от бремени той самой вины спасли как раз… газовые камеры.

И пауза, и взгляд, который Валентина бросила на Лидию, выражали и ее собственное недоумение перед обстоятельствами, о которых она же сама говорила.

– Сотням людей не нужно было ежедневно спускать курок возле расстрельной стены. Необходимо было всего лишь засыпать гранулы в отверстие, для этого достаточно было одного человека. Еще пара-тройка для сопровождения. А как определить вину того, кто не был непосредственным участником этой отлаженной цепочки? Того, кто наблюдал за высокими технологиями убийства через окно административного отдела? Или политического? Как разобраться в том, какие мысли были у него в тот момент? И стоит ли вообще применять наказание за одно лишь знание о происходящем или за желание потворствовать ему? Или стоит отпустить того, кого искренне воротило от творящегося, но который был вынужден крутить баранку газвагена? Или взять, к примеру, заключенных из зондеркоманд, чьи руки были натурально по локоть в крови, они собственноручно плодили мертвечину. Боже избави быть судьей в таком деле… Да и разве есть такой суд на земле, который точно определит степень их вины? Боюсь, и Страшному суду это не под силу. Все было много сложнее попытки спрятаться за приказы и законы времени.

– Но даже те попытки были безосновательны, – с нажимом проговорила Лидия, – расовые законы существовали, но массовые расстрелы и уничтожение в газовых камерах не были упомянуты ни в одном из сводов законов ни в Германии, ни в Австрии, ни в Богемии и Моравии, этот процесс не регламентировался ни единым законодательным положением. Это великий обман на государственном уровне!

– Ты мыслишь как настоящий юрист, и это неплохо. Но кто копал так глубоко? Да и сегодня останови на улице любого и задай ему несколько вопросов о законах. Ты поймешь, как мало мы знаем о своих правах и обязанностях. Мы до сих пор многое принимаем за непреложное обязательство перед государством, в то время как оно все еще оставляет нам право отказаться. Обычный человек не всегда может разглядеть в том, что просто требуется, юридически неправомерное. В силу страха, или обыкновенной безграмотности, или обстоятельств. Особенно в таких обстоятельствах, когда, выполняя что требуется, ты получаешь одобрение. Собака предана хозяину – это назвали добром. Немцы преданы фюреру – это назвали злом, поскольку эта преданность вызвала у них полную нравственную слепоту по отношению к его действиям. Но качество-то одно. Ну да ладно. Мы ходим с тобой по кругу… В этой связи мне только не дают покоя уже давно слова одного человека. Когда его спросили, для чего он убивал и что при этом испытывал, он ответил, что просто делал свою работу. И меня мучает вопрос, ведь если задание, которое он обязан был исполнить, было преступным в смысле правовых норм…

– Они все так говорили, Валентина. Именно об этом я и твержу тебе! Все они повторяли, что у них был приказ, которому они обязаны были подчиниться, и все в таком духе, но это…

Валентина рассеянно перебила Лидию:

– Кто они?

– Эсэсовцы, конечно!

– А… – Валентина отрицательно покачала головой. – Загвоздка в том, что теперь речь не о них. В сорок четвертом году в составе британских войск была сформирована так называемая Еврейская бригада. Продвигаясь с боями и видя воочию, что творят нацисты с евреями, они распалялись в своей ярости все сильнее и сильнее. Уже после войны они надели форму британской военной полиции и стали выискивать немцев, которые, по их предположению, были связаны с концлагерями. Они предлагали проехать с ними на допрос, и те спокойно ехали, думая, что едут с британскими солдатами для дачи показаний. Больше их никто не видел. Даже их тел. Спустя много лет один из членов той Еврейской бригады рассказал, что они удушили всех до единого. Был ли он уверен, что каждый, кого он убил своими руками, принимал участие в непосредственном уничтожении евреев? Их возможностей не хватало, чтобы проводить полноценные расследования. Были лишь подозрения, слухи, ярость и желание мстить за беды своего народа. Никаких сожалений, никакой вины он не ощущал. Он просто делал свою работу.

Валентина задумчиво глянула в окно, погруженная в собственные мысли. Помолчав, она продолжила отстраненно рассуждать, глядя цепким взглядом в чужое прошлое. Эта чуждость словно позволяла ей сохранять безучастность в голосе, но Лидия чувствовала, что это было обманчивое впечатление, – отрешенность и безразличие были напускные, а в действительности по какой-то причине Валентина пропускала все это через себя. Все эти рассуждения и чужие воспоминания были словно неким садомазохизмом по доброй воле разума, который вроде бы и искал покоя, но так же отчаянно гнал его от себя.

– Понимаешь, Лидия? Он сказал, что просто делал свою работу… Как и те… Вот это и не дает мне покоя…

•••