Виланд

– Что ж, народ хочет убивать?

Все-таки не выдержал, черт бы его побрал.

– Наш народ вправе хотеть чего угодно.

– Я гляжу, все-таки крепко тебе вбили в голову мысль о принадлежности к избранным. Глубоко ты в это уверовал. Превосходство ощутил, сынок. Гляди, потом психологические комплексы будут.

Он издевался надо мной. Я видел это по уродливо искривленным бороздам на его лице. Я заставил себя промолчать. Отец продолжал внимательно смотреть на меня. И вдруг он изменился в лице. Подался вперед, по-прежнему продолжая буравить меня темными глазами, но борозды разгладились.

– Э, сынок, да ведь все гораздо хуже, чем я думал. Ты и сам не питаешь иллюзий. Я-то думал, ты обманываешься, а ты все осознаешь не хуже меня.

– Тебе не стоит рассуждать о том, о чем ты понятия не имеешь, – процедил я сквозь зубы, понимая, что здесь не время и не место для таких разговоров.

Но он продолжал качать головой.

– Говорят, даже вермахт в ужасе от того, что творят СС. Все уже слышали, как вы поступаете с евреями и военнопленными на оккупированных территориях, Виланд. Даже у своих вы вызываете отвращение.

– Вот именно, это слухи.

– Значит, убийств нет?

– Кто считает нас убийцами?

– Вся Европа называет нас кровавыми палачами.

– Ты о той Европе, которая вступила в союз со Сталиным? Не смеши меня. Они должны молиться на нас, поскольку мы предотвратили вторжение этих азиатских орд в европейское пространство. Не сегодня завтра русские бы вступили в Европу, будто ты сам этого не понимаешь! И их упреки в том, что мы губим несчастных евреев, – такой же фальшивый и лицемерный парад фарисейства. Они продолжают без устали вопить об этом, но протянуть им руку по-прежнему никто не жаждет, или ты этого не замечаешь? А ты знаешь, что корабль, полный евреев, бегущих от нашего якобы страшного режима, две недели простоял у берегов Кубы и США, курсируя туда-сюда? Они умоляли правительства разрешить пристать хоть к какому-нибудь порту[113]. Они даже обращались к канадскому правительству, и никто, слышишь, никто из тех, кто на весь мир кричит о нашей жестокости, не позволил этому сброду сойти на их святой берег. Рузвельт, этот великий человеколюбец, не пожелал открыть перед этими несчастными врата в свое царство благополучия! А ведь врата эти были уже видны с палубы корабля. Вот уж иллюстрация американского гуманизма и сострадания! Все вдруг позабыли о своей собственной истории, славной еще более жестокими чистками. Карл Великий переселял саксов, не особенно интересуясь их мнением. То же самое делали испанцы с маврами и англичане с ирландцами. Стоит ли говорить про американцев и про то, что они творили с коренным населением? Мы не придумали ничего нового, мы используем лишь те методы, которые всегда использовали все сильные нации с теми, кто засорял их породу. Евреи во все времена своей поганой истории знали, что такое гетто и желтая метка.

Отец долго и вымученно смотрел на меня. Глубокие борозды на его лице вновь исказились, но на сей раз не от усмешки. На лице его отпечатались усталость и тоска.

– Ты прав, сынок, – неожиданно согласился он без тени сарказма, но с какой-то утверждающей безысходностью, – тут все хороши, и ни за кем правды нет. Да и была бы за кем – уже пустое, потому как построили мы мир такой, где важно не за кем правда, а кто победит. А он уже свою правду расскажет и научит остальных по этой правде жить, а кто не захочет, того заставит. Наш доктор все больше за умы толпы теперь воюет, оно и правильно. Кто овладеет разумом людей, тот овладеет и землями, и морями, и ресурсами. Ты думаешь, я не понимаю, что не только Геббельс этим грешит? Все они этим занимаются. Те – со своими, наши – с нами. И все для того, чтобы продолжали существовать «те» и «наши», понимаешь ты это, сынок? Враг – тот, кто назван врагом и в уме твоем таковым является. А он, может, в своем уме себя хлебопашцем называет и в поле хлеб возделывает, и вчера, и сегодня, и завтра будет возделывать. За ум твой битвы разворачиваются, и нам за разум свой нужно бороться, сынок. Не отдавать свой разум добровольно, чтоб из него лепили дурное и чтоб мы с этим слепленным разумом истязали друг друга. Такое уже было.

Он замолчал и чуть погодя снова выдохнул с надсадой: