Виланд

– Не в этот раз, мы обложили их по всем направлениям: Польша – наш штатный лагерь, почти миллион наших на Балканах, Югославия и Греция наши – с юга все прикрыто, Румыния, Болгария и Венгрия тоже у нас под пятой. Люфтваффе долетят до любой нужной точки, чтобы страховать сверху. А их бомбардировщики не доберутся ни до Берлина, ни до промышленности в Силезии. У них и семи десятков укомплектованных дивизий не наберется. Говорю, до зимы уложимся.

– В голове не укладывается, у нас активное наступление на фронте длиной почти две с половиной тысячи километров. Черт подери, от Северного Ледовитого до Черного моря. Матерь божья, спаси теперь!

– Еще свечку сбегай поставь.

– А может, и поставлю! Фюрер сам сказал: «Да поможет нам Бог в этой битве».

– Без Бога справимся. Не дикари, чтоб от холода бежать. Россия упадет к нашим ногам, как яблочко, останется нагнуться и насладиться.

– Снова на два фронта. Как бы действительно не нагнуться…

– И не насладиться.

Раздался очередной взрыв хохота.

Я как будто очутился в нашей казарменной столовой в Дахау.

1 декабря 1993. Свидание № 7

– У меня ведь племянник есть, в Киеве учится. В детстве был очень смышленым мальчиком, увлекался поездами, всю информацию о них изыскивал. И веришь ли, Лидия, раскопал где-то про встречу Гитлера со Шпеером, его главным архитектором, в сорок втором, где они обсуждали будущую прокладку железнодорожных путей из Берлина в Москву и Харьков. Приходит он ко мне и рассказывает: и про ширину колеи в четыре метра, и про мягкие сидячие купе, и про широкие просторные проходы, и про новые товарные вагоны, у которых верхняя часть должна сниматься каким-то специальным краном и насаживаться на вагоны старого типа, чтоб они могли ездить по старым колеям. И все это с таким задором рассказывает, что-то даже рисует на обрывке своей школьной тетради, показывает, значит, как это все должно было крепиться и переставляться. Радостный такой, да, интересно это ему все было, – задумчиво проговорила Валентина и посмотрела в окно, за которым бесновались воробьи.

Лидия понимала, что на этом рассказ не окончен, но Валентина словно и не думала продолжать. Ушла в себя, уставившись куда-то вдаль. Очевидно, шла где-то по задворкам своей фантазии по этим широким проходам между мягкими купе. Лидия не мешала ей, она изучала документы, которые утром получила в архиве. Наконец, оторвавшись от очередного пожелтевшего листа, она все же решила спросить:

– А потом?

Валентина перевела на нее отстраненный взгляд, посмотрела несколько секунд так, будто пыталась вспомнить, о чем речь, и проговорила:

– А потом мы с ним поехали на дачу. На электричке. Старая, грязная, вонючая, сиденья деревянные, твердые, затертые до блеска задницами дачников. Мы вышли, и он стоял на перроне, провожал взглядом эти дребезжащие вагоны, нахмурился, а потом резко обернулся и спросил: «А что мы выиграли-то?» Я тогда растерялась, говорю ему: «Мы не выиграли, Пашенька. Мы победили. Это была не игра, а война». Тогда он кивнул и совершенно серьезно переспросил: «А что мы выиграли в результате этой победы?» Ну вот ей-богу, был бы взрослый человек, подумала бы, что издевается. А так дите. Серьезно все спрашивал, понять хотел. А у меня, дуры, и слов-то не нашлось, чтобы правильно объяснить. Ребенок малый, как ему о свободе говорить, когда одни поезда и конфеты на уме?

И она снова уставилась в окно, наблюдая за беспорядочным мельтешением воробьев. Через несколько секунд опять заговорила, не оборачиваясь:

– Умный этот Шпеер был. Толковый. По первой профессии, конечно[107]. Знаешь, что он сказал в последнем слове на суде? Что очередная грандиозная война закончится полным уничтожением человеческой цивилизации. Учитывая технологии, которые мы теперь имеем, похоже на правду, как считаешь?

Она повернулась и посмотрела на Лидию, снова уткнувшуюся в архивные документы. Видя, что та не отвечает, Валентина продолжила:

– Вот уж парадокс дрянной: чем выше успехи в науках, тем в большей опасности человек. Ведь множество этих технологий для чего он использует? Для борьбы друг с другом, а вовсе не во благо себе. Понимаешь, даже такое явление, как прогресс, умудрились заставить работать против себя же.

Голос ее был озадаченным, но совершенно спокойным, не выдававшим никакого волнения, будто она не могла найти какую-то мелочь на привычном месте.

Лидия в очередной раз оторвалась от бумаг, которые изучала.

– Ты ведь понятия не имела про свою тетку, которая умерла в концлагере? – Она прямо смотрела на Валентину.

Лицо той менялось очень медленно, так медленно, что Лидия не сразу осознала, что теперь на нем играла легкая извиняющаяся улыбка.

– Это была моя бабушка. И она… выжила.

Руки Лидии, все еще державшие архивные документы, медленно опустились. Она изумленно разглядывала свою клиентку.

•••