Виктория

Она не заметила, как заснула. В первый вечер их не стали будить, ушли на площадку без них: поняв, что еще долгое время новенькие будут предпочитать легкий — до завтрака — сон прогулкам под Луной: не до того.

Так оно и вышло. Привычка дело наживное. К началу весны сорок четвертого года девочки освоились в лагере, и хотя им открылись все тяготы несвободы, жизни впроголодь, частых проверок, побоев, ночных рейдов администрации, окриков и постоянно направленных на них дул пулеметов и автоматов охраны, они выстояли в холодные зимние ночи, привыкли к скудной пище два раза в сутки — в лагере утром и на заводе перед уходом, они научились не уставать, или по крайней мере привыкли жить с этой непреходящей усталостью, а монотонность существования наконец-то нарушила весна. Только к голоду нельзя было привыкнуть, хотя и много им не надо было: только снился им обыкновенный магазинный хлеб, мясо и фрукты.

Как и на родине, о которой они вспоминали по ночам, весна пришла запахами. Пахнуло из-за колючей проволоки талым снегом, ручьями, свежестью, и захотелось ласки и тепла.

— Ой, девчонки, скоро на солнышке погреемся, — то и дело слышалось вокруг, — Вика, Вика, твой по аллее прется!

Опять они ее подначивают.

Помощник начальника лагеря фельдфебель Тоггард чаще подходил к другим девушкам. Это случалось и в столовой и на построении и в свободные часы. В особенности он любил блуждать по цехам, пока заключенные работали. Но где бы он не привязывался к девушкам, он пытливо смотрел в сторону Вики. Заметили это не сразу, но со временем девушки поняли, что к ней он относится по-особому. Мог надолго уставиться на какую-нибудь молоденькую зависимую от всех на свете девчурку, подмигнуть ей, увиливающей от его взгляда, кивнуть в сторону казарм, мол, не хотела бы?..

Но Тоггард никогда еще не подшучивал над Викой.

— Гляди, как пялится на наш барак! — комментировала Жанна, возле койки которой было пространство для стола, а стол стоял у небольшого, зарешеченного окна, впрочем, единственного в бараке.

Вику бесили эти разговорчики, она зло, исподлобья смотрела на Тоггарда, не понимая, что в нем ее так бесило. Раздражение это было чисто женским, не относящимся ни к войне, ни к фашистам вообще, ни к наглому поведению самого Тоггарда. Нет, что-то в нем было отвращающее, как в мужчине. Вика никак не могла определить в нем то, что делало его недочеловеком.

Говорили, что он таскает к себе девушек из других бараков.

— Вика, между прочим тебе обязаны спокойствием, — сказала как-то умная Татьяна снизу, — он к нам не ходит, потому что тебя боится.

— Ой, я тебя умоляю, — взвилась Фаина, которая обладала способностью всем во всем завидовать, но не пакостить при этом, а завидовать на словах, в мимике, в подергивании плечиком, — да ему надо будет, он приведет двух охранников и уведет, кого захочет.

— Видно, с ней, он так как раз не хочет. Выжидает. Пасет.

— Так. Прекратите! — требовала Вика, и ее слушались.

Последнее время она заметила, что ее слушались. С ней стремились поговорить, ей улыбались, словно будущему объекту жертвоприношения.

— Какие же вы дурочки! Ведь и у него есть начальство. Можно настучать!

— Все, Вичка, сегодня идешь с нами на площадку. Мы ребятам про тебя все уши прожужжали. Они хотят познакомится.

Валя снова приобрела вкус к жизни. С весной это стало особенно заметно. Вике даже стало казаться, что Валя влюбилась. Однажды, та плакала ночью, Вика перелезла к ее изголовью, покачала ее плечо.

— Валя, ты что?

— Не могу так больше, поскорее бы сдохнуть, — вдруг прошелестела Валя, и от нее пахнуло ржавым запахом слез, — Я жить хочу, любить. Я замуж хочу, Вичка, детей. Мне больше ничего не надо. Я на все согласна, только бы меня приласкали, отогрели. У-у-у…

Тогда Вика поняла, как несбыточна эта чужая, чуждая ей мечта. Она и не задумывалась о таком, ей не надо было, не желалось, не хотелось того, чему не дано было исполниться. Она все свои силы направляла только на то, чтобы прорваться через тернии, выжить, наплевав на фашистов, на этих сильных вооруженных людей, которых она может не впустить в свою душу и не дать побороть свою волю.

— Ладно, я пойду с вами, посмотрю, что это за французы такие. С чем их едят.

Темнело часам к семи. Была суббота и девушек привели с завода пораньше. В шесть они уже были в бараке.

— Вика, хочешь бусики? У меня сохранились.

— Вика, заплести тебя?

— Вика, потри вот так щеки, бледная.

Они впятером: Жанна, Фаина, Татьяна, Леля и Ляля, собирали ее на смотрины.

— Ужасно все это, — потупясь, ворчала Вика, — Гадость. Выставляться идем, как куклы. Можеть быть, мне шарфик надеть, Лена, шарфик?

В воздухе пахло елью. Они вышли в сумрак вечера, втроем взяли друг друга под руки, пошли, побежали почти по аллее, мимо бараков, до конца освещенного фонариками пути было далеко.

— Стойте. А как с ними объясняться?

— Сама поймешь, — Лена была все-таки красавица.

Вика почувствовала маленький укус зависти: иметь такие белые локоны, такие огромные глаза.

— И как же природа создает таких красоток, Ленка! А о чем с ними говорить?