Виктория

— Где моя Нюра! Нюра!

Страшная догадка оправдалась. Нюра умерла в дороге от скоротечного туберкулеза, очевидно, уже разъедавшего ее внутренности, когда состоялась их невероятная встреча в этом вагоне. Ее вынесли на одной из станций, пока Вика была в беспамятстве. На ее месте лежала другая рыжеволосая девочка, с белыми обветренными губами и раскосыми глазами. Вика смотрела на нее, как на что-то внеземное. Той даже стало не по себе.

— Но для чего же нужно так испытывать мое сердце! — вырвалось у Вики, и ей снова захотелось показать потолку кулак, плюнуть в него, запустить чем нибудь, и крикнуть «ненавижу!»

Жизнь в безжизненном пространстве

Рано утром — Вика уже привыкла просыпаться за пять минут до побудки и бежать к кранам, — рано утром длинный протяжный крик будил лагерь: «Подъем!»

Крик повторялся еще два раза, пока дежурный ефрейтор не проходил весь лагерь. Тогда в барак входил надзиратель Хофке и громко повторял «Подъем!»

Новенькие вставали не сразу. Они пробуждались долго, стонали от ломоты в суставах. Вика и ее соседки, с которыми она была неразлучна — ростовчанки Валя и Лена — вскакивали сначала с криком Хофке, потом слух их научился ловить первый петушиный крик дежурного, когда тот был еще на задах, вскоре Вика сама собой стала просыпаться за пять минут до побудки.

Она судорожно натягивала на себя чистое белье и лишь потом будила соседок, стеснялась переодеваться при них. Барак был огромный, высокий, нары стояли в два яруса, на них лежали тонкие подстилки. Старожилы догадывались собирать траву и набивать ею эти подстилки. Всю первую зиму Вика и ее соседки проспали на голых досках. Накрывались тонкими тканевыми покрывалами и своими же ватниками. Верхнюю одежду у девушек отобрали сразу по приезду.

После дезобработки они вышли коротко стриженными, худенькими, впервые за два месяца помывшимися в бане. Им выдали сероватое нательное белье и льняные бежевые робы. Впрочем, их обычную одежду, кроме пальто, не отобрали. Только предупредили, что одевать гражданское можно лишь в воскресенье.

Когда Вика впервые увидела немецкую землю, немецкие поля, распаханные, ровные, безмолвные; статные степенные хутора, деревеньки, которые они проходили мертвенно-печальной процессией, она была удивлена новому ощущению: ей, с одной стороны и нравился этот упорядоченный, почти симметричный, пропорциональный мир немецкой природы, с другой, она даже рулоны сена в поле, даже золотые шары деревьев и туманистые перелески ненавидела, как только два антагонистических класса могут ненавидеть друг друга.

И если она рычать готова была от звука немецкой речи, то и на эту местность — поняла она — глаза ее вскоре смотреть не смогут без рези.

Самостоятельно им разрешалось только совершать утренний моцион и выходить после пяти из барака для того, чтобы пройти по аллее к площадке. Около каждого барака, человек на триста каждый, были свои туалеты и низкие на уровне пояса — трубы с дырками, из которых текли струйки воды. Девушкам приходилось набирать воду в кружки и бежать с ними за ширму.

Все это делалось в такой панике и толкотне, что половина девушек, одеваясь, сразу шла на построение. Мылись они уже по возвращении с работы.

— Дай зеркало, да скорее же, — торопила Валя Лену.

— С собой возьми. Поправь воротник. Вика уже дожидается. Иди, Вика, не жди нас.

Очень скоро они поняли, что лагерные законы несколько отличаются от законов человеческого общества. Здесь просто преступно требовать от другого делать все компанией и за компанию. Здесь это могло стоить жизни.

— Вчера увели Курочкину из зеленого барака, — шепнула Валя за завтраком.

Зеленым называли барак, на которым буква «В» была выведена зеленым цветом, чтобы не путаться называть ли этот барак буквой «В» или на немецкий лад буквой «Б». Они ели по утрам хлеб, иногда размоченное просо, иногда отваренный овес. На утро полагалась кипяченая вода. Иногда кому-то удавалось добыть на заводе морковный чай или даже настойку цикория.

С завтрака выходили строиться на поверку. Все бараки строились на плацу перед административным зданием, и ряды девушек растягивались по аллее до последнего барака. На плацу, в котором находились казематы, служебная квартира начальника лагеря и другие административные помещения, умещалось лишь два первых корпуса. Правда, административное здание это стояло вдалеке, так что штандартенфюрер Поппер, глядя в окно, справа от его рабочего стола, лишь в проеме между столовой и дальним в том ряду бараком мог наблюдать начало строя.

Заключенных строили в колонну по пять человек и выводили за ворота.

Поскольку лагерная охрана напрямую не подчинялась начальнику лагеря, часовые повторно пересчитывали девушек по головам, так несли за них самостоятельную ответственность.

— Так вот, Курочкина обругала фюрера. Еще на заводе. Слышала проходившая мимо девица. Сучка, доложила. Курочкину увели и, говорят, ночью расстреляли, — дорассказала по дороге Валя.

— Это какая Курочкина? Худая, со вздернутым носом?