Via Combusta

Прошлёпав к кухонному столу, он попросил у бабушки чаю с колбасными бутербродами и стал их недовольно и молчаливо жевать, прислушиваясь к разговору взрослых. А сей разговор сводился к некоему завершению эксперимента. С одной стороны, для кого-то это может звучать странно или вообще резать слух и коробить определённые чувства. А с другой стороны, в то лихолетье девяностых годов все экспериментировали по своему, лишь бы выжить. Ведь желание перемен и социального прогресса настолько сильно толкнули паровоз общественной эволюции, что оно, общество, в этом прыжке перескочило через горизонт событий так быстро, что оторопело. Старые модели выживания, да, примитивно – добывания пищи, уже не работали или спотыкались на каждом шагу, а нового понимания ещё не наступило. Шлейфом за многими ещё тянулось ожидание помощи от мощного государства, которого уже и в помине тогда не было. Люди в одночасье оказались предоставленными сами себе, на гуманистических основаниях полнейших демократических свобод, поэтому каждый был волен заниматься своим спасением самостоятельно. Как бы, так…

А так как основной темой, заботящей тружеников села, стал вопрос пропитания, то экспериментировал всяк по-своему. Время было такое, что приходилось рисковать, чем-то жертвовать, как-то менять себя, искать пути и их самостоятельно прокладывать. Кто куда подался. Иные, кто был полегче на ногу и повыше образованием, продолжили торить свою дорогу в сферах, скорее, интеллектуальных, оторванных от земли. Много таких сфер тогда открылось, и всё было в новинку, в диковинку. Другие же, более консервативные, смекнули, что коли ветер перемен свистит в ушах и с ног сбивает, то в такую погоду в воздух подниматься опасно и уместнее к матери-земле прижаться и от неё и кормиться.

К таким, кто счёл именно земледелие тем самым спасительным кругом, относился и дядя Лёши. Дядя держал пару огородов и кусок бывшего колхозного поля для посадок клубней современного батата. Он был заядлым рыбаком, специализирующимся, по большей части, на мелкой рыбёшке для свойских кошек, и азартным собирателем сезонных лесных даров.

Первое время, скорее по альтруистической инерции и на чистом коллективном энтузиазме, функционировала местная молочная ферма, и проявлялась должная забота к немаленькому стаду. В разваливающемся, некогда – передовом, коллективном хозяйстве ещё сравнительно неплохо жили и белковым голоданием не страдали. Каждый бывший, а бывшими в то переходное время себя считать никто не хотел, член совхоза регулярно получал бесплатное молоко и какое-никакое, но мясо. Парное, так, на минуточку.

Под конец дня, после вечерней дойки, около весовой, что возле леса, собирался весь пёстрый свет ещё живого животноводческого предприятия. Все тянулись к маленькой избушке, скорее – очень аккуратному сарайчику. Поход туда так и называли – «на весовую». Сакральное помещение. Лёше очень сильно оно нравилось. Люди стекались к нему ручейками по многочисленным, вилявшим между сараями и заборами огородов, тропинкам, с эмалированными бидончиками в руках. Основная же масса народа подходила к весовой по заасфальтированной местами дороге. Что пришло время выдачи молока, в совхозе знали все, от мала до велика. Стягивающаяся под заходящим солнцем в назначенный час к молочно-раздаточному пункту процессия очень походила на стадо молочных телят, скачущих на кормёжку, звеня колокольчиками. И те и другие топали за парным молочком. И те и другие бренчали при ходьбе: одни – колокольчиками, другие – крышками молочных бидонов. Семьи тружеников села были разные, молоко выдавалось по спискам и абсолютно бесплатно. Но не больше одного трёхлитрового бидона на члена совхоза. Однако редко у кого в руках было их по одному, разве что у совсем стареньких бабушек и дедушек. В основном же несли по два, а кто и больше, и семьями выстраивались в очередь.

Эта деревенская шумная очередь совершенно не походила на место утомительного ожидания толпы и постоянной ругани за занятое место. Напротив, в ней было что-то исключительно душевное. Разношёрстная местная община воспринимала эту очередь не иначе, как прихожее общественное место. Светское, если так можно выразиться. И очень чистое, невзирая на всеокружающий фоновый запах коровьего навоза и соответствующую обстановку. Поэтому, сюда шли не в чём мать родила, и не с серыми обозлёнными от трудной работы и сложного положения лицами. Нет. Колхозники собирались здесь, как на праздник, как на тёплые дружеские посиделки, потому были при параде. От лёгких и ярких платков и косынок рябило в глазах. От усталых, но умиротворённых и счастливых лиц исходил такой яркий внутренний свет, что он, казалось бы, мог свободно осветить не только соседний телятник, но и коровник да ангар с быками.